Datasets:

ViliamVolosV
/

russian_classic_literature

Dataset card Data Studio Files Files and versions Community

Split (3)

train · 8.02k rows

messages listlengths 3 3
[ { "content": "Ты знаменитый писатель книг Парфирий. Твой слог легкий, ты любишь писать много далогов. Ты разбираешься в литиратуре и знаешь много о других писателях и книгах.\nЭто позвоялет тебе писать тебе книги по запросу. Книги которые ты пишешь обладают лёгким слогом, большим колличеством диалогов и доступным языком ", "role": "system" }, { "content": "Напиши текс в стиле автора Короленко В", "role": "user" }, { "content": "Владимир Галактионович Короленко \n\n Слепой музыкант \n\n Глава первая \n\n\n\n I\r\nРебенок родился в богатой семье Юго-западного края, в глухую полночь.\r\nМолодая мать лежала в глубоком забытьи, но, когда в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами в своей постели.\r\nЕе губы шептали что-то, и на бледном лице с мягкими, почти детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное горе.\r\nБабка наклонилась ухом к ее что-то тихо шептавшим губам. \n - Отчего... отчего это он? - спрашивала больная едва слышно.\r\nБабка не поняла вопроса. Ребенок опять закричал. По лицу больной пробежало отражение острого страдания, и из закрытых глаз скользнула крупная слеза.\r\n- Отчего, отчего? - по-прежнему тихо шептали ее губы. \n На этот раз бабка поняла вопрос и спокойно ответила:\r\n- Вы спрашиваете, отчего ребенок плачет? Это всегда так бывает, успокойтесь.\r\nНо мать не могла успокоиться. Она вздрагивала каждый раз при новом крике ребенка и все повторяла с гневным нетерпением:\r\n- Отчего... так... так ужасно?\r\nБабка не слыхала в крике ребенка ничего особенного и, видя, что мать и говорит точно в смутном забытьи и, вероятно, просто бредит, оставила ее и занялась ребенком.\r\nЮная мать смолкла, и только по временам какое-то тяжелое страдание, которое не могло прорваться наружу движением или словами, выдавливало из ее глаз крупные слезы.\r\nОни просачивались сквозь густые ресницы и тихо катились по бледным, как мрамор, щекам.\r\nБыть может, сердце матери почуяло, что вместе с новорожденным ребенком явилось на свет темное,\r\nнеисходное горе, которое нависло над колыбелью, чтобы сопровождать новую жизнь до самой могилы.\r\nМожет быть, впрочем, что это был и действительный бред. Как бы то ни было, ребенок родился слепым. \n\n\n II\r\nСначала никто этого не заметил. Мальчик глядел тем тусклым и неопределенным взглядом, каким глядят до известного возраста все новорожденные дети.\r\nДни уходили за днями, жизнь нового человека считалась уже неделями. Его глаза прояснились, с них сошла мутная поволока, зрачок определился.\r\nНо дитя не поворачивало головы за светлым лучом, проникавшим в комнату вместе с веселым щебетаньем птиц и с шелестом зеленых буков,\r\nкоторые покачивались у самых окон в густом деревенском саду.\r\nМать, успевшая оправиться, первая с беспокойством заметила странное выражение детского лица, остававшегося неподвижным и как-то не по-детски серьезным.\r\nМолодая женщина смотрела на людей, как испуганная горлица [Горлица - голубка], и спрашивала: \n - Скажите же мне, отчего он такой?\r\n- Какой? - равнодушно переспрашивали посторонние. - Он ничем не отличается от других детей такого возраста. \n - Посмотрите, как странно ищет он что-то руками...\r\n- Дитя не может еще координировать [Координировать - согласовывать, устанавливать правильные соотношения] движений рук с зрительными впечатлениями, - ответил доктор.\r\n- Отчего же он смотрит все в одном направлении?.. Он... он слеп? - вырвалась вдруг из груди матери страшная догадка, и никто не мог ее успокоить.\r\nДоктор взял ребенка на руки, быстро повернул к свету и заглянул в глаза. Он слегка смутился и, сказав несколько незначащих фраз, уехал, обещая вернуться дня через два.\r\nМать плакала и билась, как подстреленная птица, прижимая ребенка к своей груди, между тем как глаза мальчика глядели все тем же неподвижным и суровым взглядом.\r\nДоктор действительно вернулся дня через два, захватив с собой офтальмоскоп [Офтальмоскоп - медицинский инструмент,\r\nспециальное зеркало, употребляемое для исследования дна глазного яблока].\r\nОн зажег свечку, приближал и удалял ее от детского глаза, заглядывал в него и, наконец, сказал с смущенным видом:\r\n- К сожалению, сударыня, вы не ошиблись... Мальчик действительно слеп, и притом безнадежно...\r\nМать выслушала это известие с спокойной грустью. \n - Я знала давно, - сказала она тихо. \n\n\n III\r\nСемейство, в котором родился слепой мальчик, было немногочисленно.\r\nКроме названных уже лиц, оно состояло еще из отца и \"дяди Максима\", как звали его все без исключения домочадцы и даже посторонние.\r\nОтец был похож на тысячу других деревенских помещиков Юго-западного края:\r\nон был добродушен, даже, пожалуй, добр, хорошо смотрел за рабочими и очень любил строить и перестраивать мельницы.\r\nЭто занятие поглощало почти все его время, и потому голос его раздавался в доме только в известные,\r\nопределенные часы дня, совпадавшие с обедом, завтраком и другими событиями в том же роде.\r\nВ этих случаях он всегда произносил неизменную фразу: \"Здорова ли ты, моя голубка?\r\n\" - после чего усаживался за стол и уже почти ничего не говорил, разве изредка сообщал что-либо о дубовых валах и шестернях.\r\nПонятно, что его мирное и незатейливое существование мало отражалось на душевном складе его сына. Зато дядя Максим был совсем в другом роде.\r\nЛет за десять до описываемых событий дядя Максим был известен за самого опасного забияку не только в окрестностях его имения,\r\nно даже в Киеве на \"Контрактах\" [\"Контракты\" - местное название некогда славной киевской ярмарки.\r\n(Примеч. автора)]. Все удивлялись, как это в таком почтенном во всех отношениях семействе, каково было семейство пани Попельской, урожденной Яценко, мог выдаться такой ужасный братец.\r\nНикто не знал, как следует с ним держаться и чем ему угодить.\r\nНа любезности панов он отвечал дерзостями, а мужикам спускал своеволие и грубости, на которые самый смирный из \"шляхтичей\" непременно бы отвечал оплеухами.\r\nНаконец, к великой радости всех благомыслящих людей [Благомыслящие люди.\r\n- До революции так официально назывались сторонники существующей власти, враждебно настроенные по отношению к революционной деятельности],\r\nдядя Максим за что-то сильно осердился на австрийцев [Осердился на австрийцев - возмутился австрийцами, под гнетом которых тогда находилась Италия] и уехал в Италию;\r\nтам он примкнул к такому же забияке и еретику [Еретик - здесь:\r\nчеловек, отступивший от общепринятых взглядов] - Гарибальди [Гарибальди Джузеппе (1807 - 1882) - вождь национально-освободительного движения в Италии в середине XIX века,\r\nвозглавлявший борьбу итальянского народа против австрийского гнета], который, как с ужасом передавали паны помещики,\r\nпобратался с чертом и в грош не ставит самого папу [Папа - римский папа, верховный глава римско-католической церкви].\r\nКонечно, таким образом Максим навеки погубил свою беспокойную схизматическую [Схизматическая (греч.\r\n) - еретическая] душу, зато \"Контракты\" проходили с меньшими скандалами, и многие благородные мамаши перестали беспокоиться за участь своих сыновей.\r\nДолжно быть, австрийцы тоже крепко осердились на дядю Максима.\r\nПо временам в Курьерке, исстари любимой газете панов помещиков, упоминалось в реляциях [Реляция - донесение,\r\nдоклад] его имя в числе отчаянных гарибальдийских сподвижников, пока однажды из того же Курьерка паны не узнали, что Максим упал вместе с лошадью на поле сражения.\r\nРазъяренные австрийцы, давно уже, очевидно, точившие зубы на заядлого волынца [Волынец - уроженец Волыни,\r\nВолынской губернии в Юго-западном крае] (которым, чуть ли не одним, по мнению его соотечественников, держался еще Гарибальди), изрубили его, как капусту.\r\n- Плохо кончил Максим, - сказали себе паны и приписали это специальному заступничеству св. Петра за своего намесника. Максима считали умершим.\r\nОказалось, однако, что австрийские сабли не сумели выгнать из Максима его упрямую душу и она осталась, хотя я в сильно попорченном теле.\r\nГарибальдийские забияки вынесли своего достойного товарища из свалки, отдали его куда-то в госпиталь,\r\nи вот, через несколько лет, Максим неожиданно явился в дом своей сестры, где и остался.\r\nТеперь ему было уже не до дуэлей.\r\nПравую ногу ему совсем отрезали, и потому он ходил на костыле, а левая рука была повреждена и годилась только на то, чтобы кое-как опираться на палку.\r\nДа и вообще он стал серьезнее, угомонился, и только по временам его острый язык действовал так же метко, как некогда сабля.\r\nОн перестал ездить на \"Контракты\", редко являлся в общество и большую часть времени проводил в своей библиотеке за чтением каких-то книг,\r\nо которых никто ничего не знал, за исключением предположения, что книги совершенно безбожные.\r\nОн также писал что-то, но так как его работы никогда не являлись в Курьерке, то никто не придавал им серьезного значения.\r\nВ то время, когда в деревенском домике появилось и стало расти новое существо, в коротко остриженных волосах дяди Максима уже пробивалась серебристая проседь.\r\nПлечи от постоянного упора костылей поднялись, туловище приняло квадратную форму.\r\nСтранная наружность, угрюмо сдвинутые брови, стук костылей и клубы табачного дыма, которыми он постоянно окружал себя, не выпуская изо рта трубки, - все это пугало посторонних,\r\nи только близкие к инвалиду люди знали, что в изрубленном теле бьется горячее и доброе сердце,\r\nа в большой квадратной голове, покрытой щетиной густых волос, работает неугомонная мысль.\r\nНо даже и близкие люди не знали, над каким вопросом работала эта мысль в то время.\r\nОни видели только, что дядя Максим, окруженный синим дымом, просиживает по временам целые часы неподвижно, с отуманенным взглядом и угрюмо сдвинутыми густыми бровями.\r\nМежду тем изувеченный боец думал о том, что жизнь - борьба и что в ней нет места для инвалидов.\r\nЕму приходило в голову, что он навсегда выбыл уже из рядов и теперь напрасно загружает собою фурштат [Фурштат (нем.\r\n) - военный обоз]; ему казалось, что он рыцарь, выбитый из седла жизнью и поверженный в прах.\r\nНе малодушно ли извиваться в пыли, подобно раздавленному червяку; не малодушно ля хвататься за стремя победителя, вымаливая у него жалкие остатки собственного существования?\r\nПока дядя Максим с холодным мужеством обсуждал эту жгучую мысль, соображая и сопоставляя доводы за и против,\r\nперед его глазами стало мелькать новое существо, которому судьба судила явиться на свет уже инвалидом.\r\nСначала он не обращал внимания на слепого ребенка, но потом странное сходство судьбы мальчика с его собственною заинтересовало дядю Максима.\r\n- Гм... да, - задумчиво сказал он однажды, искоса поглядывая на мальчишку, - этот малый тоже инвалид.\r\nЕсли сложить нас обоих вместе, пожалуй, вышел бы один лядащий [Лядащий - слабосильный, невзрачный] человечишко.\r\nС тех пор его взгляд стал останавливаться на ребенке все чаще и чаще. \n\n\n IV\r\nРебенок родился слепым.\r\nКто виноват в его несчастии? Никто! Тут не только не было и тени чьей-либо \"злой воли\", но даже самая причина несчастия скрыта где-то в глубине таинственных и сложных процессов жизни.\r\nА между тем при всяком взгляде на слепого мальчика сердце матери сжималось от острой боли.\r\nКонечно, она страдала в этом случае, как мать, отражением сыновнего недуга и мрачным предчувствием тяжелого будущего, которое ожидало ее ребенка;\r\nно, кроме этих чувств, в глубине сердца молодой женщины щемило также сознание, что причина несчастия лежала в виде грозной возможности в тех, кто дал ему жизнь.\r\n.\r\n.\r\nЭтого было достаточно, чтобы маленькое существо с прекрасными, ко незрячими глазами стало центром семьи,\r\nбессознательным деспотом, с малейшей прихотью которого сообразовалось все в доме.\r\nНеизвестно, что вышло бы со временем из мальчика, предрасположенного к беспредметной озлобленности своим несчастием и в котором все окружающее стремилось развить эгоизм,\r\nесли бы странная судьба и австрийские сабли не заставили дядю Максима поселиться в деревне, в семье сестры.\r\nПрисутствие в доме слепого мальчика постепенно и нечувствительно дало деятельной мысли изувеченного бойца другое направление.\r\nОн все так же просиживал целые часы, дымя трубкой, но в глазах, вместо глубокой и тупой боли, виднелось теперь вдумчивое выражение заинтересованного наблюдателя.\r\nИ чем более присматривался дядя Максим, тем чаще хмурились его густые брови, и он все усиленнее пыхтел своею трубкой. Наконец, однажды он решился на вмешательство.\r\n- Этот малый, - сказал он, пуская кольцо за кольцом, - будет еще гораздо несчастнее меня. Лучше бы ему не родиться.\r\nМолодая женщина низко опустила голову, и слеза упала на ее работу.\r\n- Жестоко напоминать мне об этом, Макс, - сказала она тихо, - напоминать без цели...\r\n- Я говорю только правду, - ответил Максим. - У меня нет ноги и руки, но есть глаза. У малого нет глаз, со временем не будет ни рук, ни ног, ни воли... \n - Отчего же?\r\n- Пойми меня, Анна, - сказал Максим мягче. - Я не стал бы напрасно говорить тебе жестокие вещи. У мальчика тонкая нервная организация.\r\nУ него пока есть все шансы развить остальные свои способности до такой степени, чтобы хотя отчасти вознаградить его слепоту.\r\nНо для этого нужно упражнение, а упражнение вызывается только необходимостью.\r\nГлупая заботливость, устраняющая от него необходимость усилий, убивает в нем все шансы на более полную жизнь.\r\nМать была умна и потому сумела победить в себе непосредственное побуждение, заставлявшее ее кидаться сломя голову при каждом жалобном крике ребенка.\r\nСпустя несколько месяцев после этого разговора мальчик свободно и быстро ползал по комнатам,\r\nнастораживая слух навстречу всякому звуку, и с какою-то необычною в других детях живостью ощупывал всякий предмет, попадавший в руки.\r\nV\r\nМать он скоро научился узнавать по походке, по шелесту платья, по каким-то еще, ему одному доступным, неуловимым для других признакам:\r\nсколько бы ни было в комнате людей, как бы они ни передвигались, он всегда направлялся безошибочно в ту сторону, где она сидела.\r\nКогда она неожиданно брала его на руки, он все же сразу узнавал, что сидит у матери.\r\nКогда же его брали другие, он быстро начинал ощупывать своими ручонками лицо взявшего его человека и тоже скоро узнавал няньку, дядю Максима, отца.\r\nНо если он попадал к человеку незнакомому, тогда движения маленьких рук становились медленнее: мальчик осторожно и внимательно проводил ими по незнакомому лицу;\r\nи его черты выражали напряженное внимание; он как будто \"вглядывался\" кончиками своих пальцев.", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты помошник писателя. ты помогаешь писателю писать главы для книги. ", "role": "system" }, { "content": "Придумай отрывок из книги Романы и повести автора Пушкин А", "role": "user" }, { "content": "- Если бы, например, ваше превосходительство могли каким ни есть образом достать от вашего соседа запись или купчую, в силу которой владеет он своим имением, то конечно…\r\n- Понимаю, да вот беда - у него все бумаги сгорели во время пожара.\r\n- Как, ваше превосходительство, бумаги его сгорели! чего ж вам лучше? - в таком случае извольте действовать по законам, и без всякого сомнения получите ваше совершенное удовольствие.\r\n- Ты думаешь? Ну, смотри же. Я полагаюсь на твое усердие, а в благодарности моей можешь быть уверен.\r\nШабашкин поклонился почти до земли, вышел вон, с того же дни стал хлопотать по замышленному делу, и, благодаря его проворству,\r\nровно через две недели Дубровский получил из города приглашение доставить немедленно надлежащие объяснения насчет его владения сельцом Кистеневкою.\r\nАндрей Гаврилович, изумленный неожиданным запросом, в тот же день написал в ответ довольно грубое отношение,\r\nв коем объявлял он, что сельцо Кистеневка досталось ему по смерти покойного его родителя,\r\nчто он владеет им по праву наследства, что Троекурову до него дела никакого нет и что всякое постороннее притязание на сию его собственность есть ябеда и мошенничество.\r\nПисьмо сие произвело весьма приятное впечатление в душе заседателя Шабашкина.\r\nОн увидел, во-первых, что Дубровский мало знает толку в делах, во-вторых, что человека столь горячего и неосмотрительного нетрудно будет поставить в самое невыгодное положение.\r\nАндрей Гаврилович, рассмотрев хладнокровно запросы заседателя, увидел необходимость отвечать обстоятельнее.\r\nОн написал довольно дельную бумагу, но впоследствии времени оказавшуюся недостаточной.\r\nДело стало тянуться.\r\nУверенный в своей правоте Андрей Гаврилович мало о нем беспокоился, не имел ни охоты, ни возможности сыпать около себя деньги, и хоть он,\r\nбывало, всегда первый трунил над продажной совестью чернильного племени, но мысль соделаться жертвой ябеды не приходила ему в голову.\r\nС своей стороны, Троекуров столь же мало заботился о выигрыше им затеянного дела, - Шабашкин за него хлопотал,\r\nдействуя от его имени, стращая и подкупая судей и толкуя вкривь и впрямь всевозможные указы.\r\nКак бы то ни было, 18… года, февраля 9 дня,\r\nДубровский получил через городовую полицию приглашение явиться к земскому судье для выслушания решения оного по делу спорного имения между им,\r\nпоручиком Дубровским, и генерал-аншефом Троекуровым, и для подписки своего удовольствия или неудовольствия.\r\nВ тот же день Дубровский отправился в город; на дороге обогнал его Троекуров. Они гордо взглянули друг на друга, и Дубровский заметил злобную улыбку на лице своего противника.\r\nГЛАВА II\r\nПриехав в город, Андрей Гаврилович остановился у знакомого купца, ночевал у него, и на другой день утром явился в присутствие уездного суда.\r\nНикто не обратил на него внимания. Вслед за ним приехал и Кирила Петрович. Писаря встали и заложили перья за ухо.\r\nЧлены встретили его с изъявлениями глубокого подобострастия, придвинули ему кресла из уважения к его чину, летам и дородности;\r\nон сел при открытых дверях - Андрей Гаврилович стоя прислонился к стенке - настала глубокая тишина, и секретарь звонким голосом стал читать определение суда.\r\nМы помещаем его вполне, полагая, что всякому приятно будет увидать один из способов, коими на Руси можем мы лишиться имения, на владение коим имеем неоспоримое право.\r\n18… года октября 27 дня уездный суд рассматривал дело о неправильном владении гвардии поручиком Андреем Гавриловым сыном Дубровским имением,\r\nпринадлежащим генерал-аншефу Кирилу Петрову сыну Троекурову, состоящим губернии в сельце Кистеневке, мужеска пола душами, да земли с лугами и угодьями десятин.\r\nИз коего дела видно:\r\nозначенный генерал-аншеф Троекуров прошлого 18… года июня 9 дня взошел в сей суд с прошением в том,\r\nчто покойный его отец, коллежский асессор и кавалер Петр Ефимов сын Троекуров в 17… году августа 14 дня,\r\nслуживший в то время в наместническом правлении провинциальным секретарем, купил из дворян у канцеляриста Фадея Егорова сына Спицына имение,\r\nсостоящее округи в помянутом сельце Кистеневке (которое селение тогда по ревизии называлось Кистеневскими выселками),\r\nвсего значащихся по 4-й ревизии мужеска пола душ со всем их крестьянским имуществом, усадьбою, с пашенною и непашенною землею, лесами,\r\nсенными покосы, рыбными ловли по речке, называемой Кистеневке, и со всеми принадлежащими к оному имению угодьями и господским деревянным домом,\r\nи словом все без остатка, что ему после отца его, из дворян урядника Егора Терентьева сына Спицына по наследству досталось и во владении его было,\r\nне оставляя из людей ни единыя души, а из земли ни единого четверика, ценою за 2500 р.\r\nна что и купчая в тот же день в палате суда и расправы совершена, и отец его тогда же августа в 26-й день земским судом введен был во владение и учинен за него отказ.\r\n- А наконец 17… года сентября 6-го дня отец его волею божиею помер, а между тем он, проситель генерал-аншеф Троекуров,\r\nс 17… года почти с малолетства находился в военной службе и по большей части был в походах за границами,\r\nпочему он и не мог иметь сведения как о смерти отца его, равно и об оставшемся после его имении.\r\nНыне же по выходе совсем из той службы в отставку и по возвращении в имения отца его, состоящие и губерниях, и уездах, в разных селениях, всего до 3000 душ, находит,\r\nчто из числа таковых имений вышеписанными душами (коих по нынешней ревизии значится в том сельце всего душ)\r\nс землею и со всеми угодьями владеет без всяких укреплений вышеписанный гвардии поручик Андрей Дубровский,\r\nпочему, представляя при оном прошении ту подлинную купчую, данную отцу его продавцом Спицыным, просит,\r\nотобрав помянутое имение из неправильного владения Дубровского, отдать по принадлежности в полное его, Троекурова, распоряжение.\r\nА за несправедливое оного присвоение, с коего он пользовался получаемыми доходами, по учинении об оных надлежащего дознания,\r\nположить с него, Дубровского, следующее по законам взыскание и оным его, Троекурова, удовлетворить.\r\nПо учинении ж земским судом по сему прошению исследований открылось:\r\nчто помянутый нынешний владелец спорного имения гвардии поручик Дубровский дал на месте дворянскому заседателю объяснение,\r\nчто владеемое им ныне имение, состоящее в означенном сельце Кистеневке, душ с землею и угодьями,\r\nдосталось ему по наследству после смерти отца его, артиллерии подпоручика Гаврила Евграфова сына Дубровского,\r\nа ему дошедшее по покупке от отца сего просителя, прежде бывшего провинциального секретаря, а потом коллежского асессора Троекурова, по доверенности,\r\nданной от него в 17… году августа 30 дня, засвидетельствованной в уездном суде, титулярному советнику Григорью Васильеву сыну Соболеву,\r\nпо которой должна быть от него на имение сие отцу его купчая, потому что во оной именно сказано, что он, Троекуров,\r\nвсе доставшееся ему по купчей от канцеляриста Спицына имение, душ с землею, продал отцу его, Дубровского, и следующие по договору деньги,\r\n3200 рублей, все сполна с отца его без возврата получил и просил оного доверенного Соболева выдать отцу его указную крепость.\r\nА между тем отцу его в той же доверенности по случаю заплаты всей суммы владеть тем покупным у него имением и распоряжаться впредь до совершения оной крепости,\r\nкак настоящему владельцу, и ему, продавцу Троекурову, впредь и никому в то имение уже не вступаться.\r\nНо когда именно и в каком присутственном месте таковая купчая от поверенного Соболева дана его отцу,\r\n- ему, Андрею Дубровскому, неизвестно, ибо он в то время был в совершенном малолетстве,\r\nи после смерти его отца таковой крепости отыскать не мог, а полагает,\r\nчто не сгорела ли с прочими бумагами и имением во время бывшего в 17… году в доме их пожара, о чем известно было и жителям того селения.\r\nА что оным имением со дня продажи Троекуровым или выдачи Соболеву доверенности, то есть с 17… года, а по смерти отца его с 17… года и поныне, они, Дубровские, бесспорно владели,\r\nв том свидетельствуется на окольных жителей, которые, всего 52 человека, на опрос под присягою показали,\r\nчто действительно, как они могут запомнить, означенным спорным имением начали владеть помянутые гг.\r\nДубровские назад сему лет с 70 без всякого от кого-либо спора, но по какому именно акту или крепости, им неизвестно.\r\n- Упомянутый же по сему делу прежний покупчик сего имения, бывший провинциальный секретарь Петр Троекуров, владел ли сим имением, они не запомнят.\r\nДом же гг.\r\nДубровских назад сему лет 30 от случившегося в их селении в ночное время пожара сгорел, причем сторонние люди допускали,\r\nчто доходу означенное спорное имение может приносить, полагая с того времени в сложности, ежегодно не менее как до 2000 р.\r\nНапротив же сего генерал-аншеф Кирила Петров сын Троекуров 3-го генваря сего года взошел в сей суд с прошением,\r\nчто хотя помянутый гвардии поручик Андрей Дубровский и представил при учиненном следствии к делу сему выданную\r\nпокойным его отцом Гаврилом Дубровским титулярному советнику Соболеву доверенность на запроданное ему имение,\r\nно по оной не только подлинной купчей,\r\nно даже и на совершение когда-либо оной никаких ясных доказательств по силе генерального регламента 19 главы и указа 1752 года ноября 29 дня не представил.\r\nСледовательно, самая доверенность ныне, за смертию самого дателя оной, отца его, по указу 1818 года маия… дня, совершенно уничтожается.\r\n- А сверх сего - ведено спорные имения отдавать во владения - крепостные по крепостям, а некрепостные по розыску.\r\nНа каковое имение, принадлежащее отцу его, представлен уже от него в доказательство крепостной акт, по которому и следует,\r\nна основании означенных узаконений, из неправильного владения помянутого Дубровского отобрав, отдать ему по праву наследства.\r\nА как означенные помещики, имея во владении не принадлежащего им имения и без всякого укрепления, и пользовались с оного неправильно и им не принадлежащими доходами,\r\nто по исчислении, сколько таковых будет причитаться по силе… взыскать с помещика Дубровского и его, Троекурова, оными удовлетворить.\r\n- По рассмотрении какового дела и учиненной из оного и из законов выписки в уездном суде определено:\r\nКак из дела сего видно, что генерал-аншеф Кирила Петров сын Троекуров на означенное спорное имение,\r\nнаходящееся ныне во владении у гвардии поручика Андрея Гаврилова сына Дубровского, состоящее в сельце Кистеневке, по нынешней… ревизии всего мужеска пола душ, с землею и угодьями,\r\nпредставил подлинную купчую на продажу оного покойному отцу его, провинциальному секретарю, который потом был коллежским асессором,\r\nв 17… году из дворян канцеляристом Фадеем Спицыным, и что сверх сего сей покупщик, Троекуров, как из учиненной на той купчей надписи видно,\r\nбыл в том же году земским судом введен во владение, которое имение уже и за него отказано,\r\nи хотя напротив сего со стороны гвардии поручика Андрея Дубровского и представлена доверенность,\r\nданная тем умершим покупщиком Троекуровым титулярному советнику Соболеву для совершения купчей на имя отца его,\r\nДубровского, но по таковым сделкам не только утверждать крепостные недвижимые имения,\r\nно даже и временно владеть по указу… воспрещено, к тому ж и самая доверенность смертию дателя оной совершенно уничтожается.\r\n- Но чтоб сверх сего действительно была по оной доверенности совершена где и когда на означенное спорное имение купчая,\r\nсо стороны Дубровского никаких ясных доказательств к делу с начала производства, то есть с 18… года и по сие время не представлено.\r\nА потому сей суд и полагает:\r\nозначенное имение, душ, с землею и угодьями, в каком ныне положении тое окажется, утвердить по представленной на оное купчей за генерал-аншефа Троекурова;\r\nо удалении от распоряжения оным гвардии поручика Дубровского и о надлежащем вводе во владение за него, г.\r\nТроекурова, и об отказе за него, как дошедшего ему по наследству, предписать земскому суду.\r\nА хотя сверх сего генерал-аншеф Троекуров и просит о взыскании с гвардии поручика Дубровского за неправое владение наследственным его имением воспользовавшихся с оного доходов.\r\n- Но как оное имение, по показанию старожилых людей, было у гг. Дубровских несколько лет в бесспорном владении, и из дела сего не видно, чтоб со стороны г.\r\nТроекурова были какие-либо до сего времени прошения о таковом неправильном владении Дубровскими оного имения, к тому по уложению велено,\r\nежели кто чужую землю засеет или усадьбу загородит, и на того о неправильном завладении станут бити челом, и про то сыщется допрямо,\r\nтогда правому отдавать тую землю, и с посеянным хлебом, и городьбою, и строением, а посему генерал-аншефу Троекурову в изъявленном на гвардии поручика Дубровского иске отказать,\r\nибо принадлежащее ему имение возвращается в его владение, не изъемля из оного ничего.\r\nА что при вводе за него оказаться может все без остатка, предоставя между тем генерал-аншефу Троекурову,\r\nбуде он имеет о таковой своей претензии какие-либо ясные и законные доказательства, может просить где следует особо.\r\nКаковое решение напред объявить как истцу, равно и ответчику, на законном основании, апелляционным порядком,\r\nкоих и вызвать в сей суд для выслушания сего решения и подписки удовольствия или неудовольствия чрез полицию.\r\nКаковое решение подписали все присутствующие того суда.\r\nСекретарь умолкнул, заседатель встал и с низким поклоном обратился к Троекурову, приглашая его подписать предлагаемую бумагу,\r\nи торжествующий Троекуров, взяв от него перо, подписал под решением суда совершенное свое удовольствие.\r\nОчередь была за Дубровским. Секретарь поднес ему бумагу. Но Дубровский стал неподвижен, потупя голову.\r\nСекретарь повторил ему свое приглашение подписать свое полное и совершенное удовольствие или явное неудовольствие,\r\nесли паче чаяния чувствует по совести, что дело его есть правое, и намерен в положенное законами время просить по апелляции куда следует.\r\nДубровский молчал… Вдруг он поднял голову, глаза его засверкали, он топнул ногою, оттолкнул секретаря с такою силою,что тот упал, и, схватив чернильницу, пустил ею в заседателя.", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты знаменитый писатель книг Парфирий. Твой слог легкий, ты любишь писать много далогов. Ты разбираешься в литиратуре и знаешь много о других писателях и книгах.\nЭто позвоялет тебе писать тебе книги по запросу. Книги которые ты пишешь обладают лёгким слогом, большим колличеством диалогов и доступным языком ", "role": "system" }, { "content": "Придумай отрывок из книги автора Островский А", "role": "user" }, { "content": "Лиза. Ах, вы какой чудной, барин! Да кто ж у девушек прямо спрашивает, любят или нет. Хоть бы другая наша сестра и любила, так не скажет.\r\nЛеонид. Отчего же? \n Лиза. Потому стыдно. Однако пустите, барин! (Освобождается.) Вон нинфа-то [1] идет.\r\nЛеонид. Приходите ужо в сад после ужина, как маменька спать ляжет. \n Лиза. Ишь вы какие проворные! \n Леонид. Пожалуйста, приходите.\r\nЛиза. Ну, уж там видно будет. \n Входит Василиса Перегриновна. \n\n Барин, чай пожалуйте кушать, маменька дожидается. \n Леонид. Хорошо, сейчас.\r\nЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ \n Те же и Василиса Перегриновна. \n\n Василиса Перегриновна. Видела, мой друг, видела. \n Лиза. Нечего видеть-то было. (Уходит.)\r\nЛеонид. Ну что ж что видели? Жаловаться, что ли, станете? Так я скажу, что вы лжете. Кому больше поверят: вам или мне? (Делает гримасу и уходит.)\r\nВасилиса Перегриновна. Вот все-то так со мной. Моченьки моей нету! Все сердце изболело. Мученица я на этом свете. (Срывает с сердцем цветок и обрывает с него лепестки.\r\n) Кажется, кабы моя власть, вот так бы вас всех! Так бы вас всех! Так бы вас всех! Погоди ж ты, мальчишка! Уж я тебя поймаю! Кипит мое сердце, кипит, ключом кипит.\r\nА вот теперь иди, улыбайся перед барыней, точно дура какая! Эка жизнь! эка жизнь! Грешники так в аду не мучаются, как я в этом доме мучаюсь. (Уходит.)\r\nII \n Гостиная. Прямо отворенная дверь в сад, по сторонам двери, посередине круглый стол. \n\n ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ\r\nИз боковой двери выходят: лакей с самоваром и девка с чайным прибором; ставят то и другое на стол и уходят.\r\nГавриловна и Потапыч входят за ними. Гавриловна приготовляет чай. Василиса Перегриновна выходит из саду.\r\nВасилиса Перегриновна. Вы мне, моя милая, всегда только одной воды наливаете.\r\nГавриловна. Крепкий-то чай вам нездорово пить, сударыня. \n Василиса Перегриновна. Не ваше дело обо мне заботиться!\r\nГавриловна. Он грудь сушит, а вы уж и так совсем высохли. \n Василиса Перегриновна. Эка жизнь! Эка жизнь! Не от чаю я, милая, высохла, от обиды людской я высохла.\r\nГавриловна. Обидишь вас! Вы сами всех обижаете, точно вас что поджигает.\r\nВасилиса Перегриновна. Не смеешь ты так со мной разговаривать! Ты помни, кто я.\r\nЯ сама была помещица; у меня такие-то, как ты, пикнуть не смели, по ниточке ходили. Не давала я вашей сестре зазнаваться.\r\nГавриловна. Были, да сплыли. То-то вот бодливой корове бог рог не дает.\r\nВасилиса Перегриновна. Изверги вы мои, злодеи! Смерти вы моей желаете. Скоро я умру, скоро; чувствует душа моя скорую мою кончину! (Поднимает глаза к небу.\r\n) Закрой меня от людей, гробовая доска! Прими меня к себе, сырая земля! То-то вам радость будет, то-то веселье!\r\nПотапыч. Нам что ж! Нам какая оказия!.. Живите себе! \n Гавриловна. Пока бог грехам терпит.\r\nВасилиса Перегриновна. За свои грехи уж я здесь намучилась; чужие грехи теперь оплакиваю,\r\nГавриловна. Лучше бы вы чужих-то грехов не трогали. А то помирать сбираетесь, а чужие грехи пересуживаете. Нешто вы не боитесь?\r\nВасилиса Перегриновна. Чего бояться? Чего мне бояться? \n Гавриловна. А того, что с крючком-то сидит. Уж он, чай, поджидает.\r\nВасилиса Перегриновна. Где я! Где я! Боже мой! Точно я в омуте каком, изверги...\r\nВходят с левой стороны: Уланбекова, Надя, Лиза и Гриша. \n\n ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ \n Те же и Уланбекова, Гриша, Надя и Лиза.\r\nВасилиса Перегриновна. Помолиться, благодетельница наша, изволили? \n Уланбекова. Да, к вечерне ездила в город, праздник нынче там.\r\nВасилиса Перегриновна. Много благодеяний рассыпали нестоющим людям?\r\nУланбекова. Нет, только в Пустую улицу заезжала, к старику Неглигентову. Просил меня устроить его племянника: крестник ведь он мне. Жаль этих людей!\r\nВасилиса Перегриновна. Уж вы, матушка, всем благодетельница. Всем таки, всем! Которые и взгляду-то вашего не стоят, вы и тем благодетельствуете.\r\nУланбекова (садится). Нельзя же, душа моя! Нужно делать ближним добро.\r\nВасилиса Перегриновна. Да чувствуют ли они это добро-то? Могут ли они понять, бесчувственные животные, сколько вашего для них снисхождения?\r\nУланбекова. А мне все равно, милая! Для себя надо добро делать, для своей души. Заезжала потом к исправнику, просила, чтоб Неглигентова столоначальником сделал.\r\nВасилиса Перегриновна. Да, благодетельница, стоит ли...\r\nУланбекова. Не перебивай! Странный человек у нас исправник; я его прошу, а он говорит: места нет.\r\nЯ ему говорю: вы, кажется, не понимаете, кто вас просит? Что ж, говорит, не выгнать же мне хорошего человека для вашего крестника. Грубый человек! Однако обещал!\r\nВасилиса Перегриновна. Еще бы он смел! Я и понять не могу, как это у него язык-то повернулся против вас. Вот уж сейчас необразование-то и видно.\r\nПоложим, что Неглигентов, по жизни своей, не стоит, чтобы об нем и разговаривать много, да но вас-то он должен сделать для него все на свете, какой бы он там ни был негодяй.\r\nУланбекова. Ты не забывай, что он мой крестник.\r\nВасилиса Перегриновна. Я про то вам и докладываю, благодетельница: крестник он вам, ну и кончено дело, он никаких и разговоров не должен слушать.\r\nА то мало ли что говорят!\r\nВот говорят, что он беспутный совсем, что дядя его в суд определил, а он оттуда скрывается;\r\nцелую неделю пропадал, говорят, где-то версты за четыре на большой дороге, подле кабака, рыбу ловил.\r\nДа что пьянствует не по летам. Да кому ж какое дело; значит, он стоит того, когда вы за него просите!\r\nУланбекова. Я этого не слыхала и пьяным его не видала никогда; а просила я за него исправника, потому что он мой крестник. Я ему вместо матери.\r\nВасилиса Перегриновна.\r\nЗнаю, благодетельница, знаю; все это знают, что вы, если захотите, так можете из грязи человеком сделать; а не захотите, так будь хоть семи пядей во лбу, так в ничтожестве и пропадет.\r\nСам виноват, отчего не умел заслужить!\r\nУланбекова. Я, кажется, никому зла не сделала.\r\nВасилиса Перегриновна.\r\nКакое же зло? Да вы, по своему ангельскому сердцу, и мухи не обидите! Оно, конечно, все мы люди не без греха, дел же у вас много; на всех нельзя угодить!\r\nКоли правду говорить, так, благодетельница вы моя, довольно-таки народу и на вас плачутся.\r\nУланбекова. Кто же на меня плачется? Что ты врешь!\r\nВасилиса Перегриновна. Вам, благодетельница наша, всего знать нельзя. Да и не стоит вам, по вашей барственности, о всякой дряни беспокоиться.\r\nА хоть и плачутся, что на них смотреть, стоят ли они того? Вы уж другим-то много благодеяний делаете, так вам, нашей благодетельнице, бог простит.\r\nУланбекова. Я все-таки желаю знать, кого я обидела? \n Василиса Перегриновна. Есть-таки, благодетельница.\r\nУланбекова (строго). Да кто же, говори!\r\nВасилиса Перегриновна. Не гневайтесь, благодетельница! Это я так сказала, потому что, сами знаете, какой нынче народ стал обидчивый, ничем не довольный.\r\nУланбекова. Это ты сказала для того, чтобы сделать мне какую-нибудь неприятность.\r\nВасилиса Перегриновна. Лопни глаза мои!\r\nУланбекова. Ну, уж я тебя знаю. Ты душой не покойна, если чего-нибудь обидного не скажешь.\r\nБудь ты, пожалуйста, осторожней; а то ты меня когда-нибудь выведешь из терпения, тебе ж будет хуже.\r\nМолчание. \n\n Давайте чаю. \n Гавриловна. Сейчас, сударыня. (Наливает две чашки.)\r\nПотапыч подает Уланбековой и Василисе Перегриновне. \n\n Уланбекова. Налей и Грише: он нынче ездил со мной, устал.\r\nГавриловна. Налью, сударыня. (Наливает и подает Грише.) \n Гриша. Что ж молока-то мало налила? Жаль тебе, что ли?\r\nГавриловна (подливает молока). И так тебя, как теленка, уж отпоили. \n Гриша берет чашку и уходит за дверь в сад.\r\nУланбекова. Я думала вот Надю отдать за Неглигентова -- с приличным награждением, разумеется. Ты говоришь, что он дурную жизнь ведет, так надобно будет свадьбой поторопиться.\r\nОна у меня .девушка хороших правил, будет его удерживать, а то он от холостой жизни совсем избалуется. Холостая жизнь ужасно портит молодых людей.\r\nНадя (Лизе). Слышишь, Лиза? Что же это! Боже мой! \n Лиза. Вот и слушай, а говорить нельзя.\r\nВасилиса Перегриновна. Давно, благодетельница, пора отдать ее; что ей болтаться-то! Теперь же сынок-то ваш, наш ангельчик, сюда приехал.\r\nУланбекова. Ах, перестань! что ты еще выдумываешь? Он ребенок совсем.\r\nВасилиса Перегриновна. Ребенок, благодетельница! Уж нечего сказать, дал вам бог сына на радость да на утешение.\r\nИ мы-то все на него не нарадуемся. Словно солнце какое у нас показалось.\r\nТакой добрый, такой веселый, такой ко всем ласковый! А уж за девушками так и бегает; проходу нигде не дает; а они-то, дуры, рады-радехоньки, так и ржут.\r\nУланбекова. Врешь ты! Мне кажется, ему девушек и видеть негде, они весь день на своей половине, да и не ходят никуда.\r\nВасилиса Перегриновна. Ах, благодетельница! да девку никакими замками не удержишь, коли она что сделать задумает.\r\nУланбекова. Слышишь, Гавриловна! Ты у меня смотри за девками. Ты знаешь, я разврата не терплю. Скажи это всем строго-настрого. (Василисе Перегриновне.) Да нет, этого быть не может.\r\nТы меня только расстроиваешь своими глупостями. Экая ты скверная на язык! Очень нужно тебе было болтать! Теперь у меня из головы не выйдет. Смотри же, Гавриловна!\r\nГавриловна. Что вы, сударыня, ее слушаете!\r\nВасилиса Перегриновна.\r\nДа что ж, благодетельница, разве я что дурное говорю! Смею ли я подумать-то про него, про ангельчика?\r\nКонечно, еще ребенок, поиграть ему хочется, а здесь товарищей ему нет: он с девушками и играет.\r\nУланбекова. Яд у тебя на языке. (Задумывается.)\r\nПотапыч принимает чашки. Гавриловна наливает и подает. Гриша приходит из саду, толкает Гавриловну и делает знак головой, чтобы налила еще. Гавриловна наливает. Гриша уходит.\r\nА Надю все-таки нужно замуж отдать.\r\nНадя (почти плача). Сударыня, я нами так была обласкана, что и выразить не могу.\r\nИзвините меня, что я смею теперь вам говорить; но, по вашему ко мне расположению, я от вас совсем не такой милости ждала.\r\nЧем же я вам теперь, сударыня, не угодила, что вы меня хотите за пьяницу отдать?\r\nУланбекова. Ты, милая, об этом рассуждать не можешь: ты девушка. Ты должна во всем положиться на меня, на свою благодетельницу.\r\nЯ тебя воспитала, я тебя и пристроить обязана. Опять же ты и того не должна забывать, что он мой крестник. Ты бы за честь должна была благодарить.\r\nДа и вот еще я тебе скажу один раз навсегда: я не люблю, когда рассуждают, просто не люблю, да и всё тут. Этого позволить я не могу никому.\r\nЯ смолоду привыкла, чтоб каждого моего слова слушались; тебе пора это знать! И мне очень странно, моя милая, что ты осмеливаешься возражать мне.\r\nЯ вижу, что избаловала тебя; а вы ведь сейчас зазнаетесь.\r\nНадя плачет. \n\n Василиса Перегриновна. Благодетельница, чувство нужно человеку иметь, чувство! А какое ж в них может быть чувство, окромя неблагодарности?\r\nУланбекова. Не с тобой говорят! Что ты вмешиваешься во всякое дело! (Наде строго.) Это что за новости? ты плакать еще! Чтобы этих слез не было! \n Надя плачет.\r\nЯ тебе говорю. (Привстает.) Для меня ваши слезы ровно ничего не значат! Когда я захочу что-нибудь сделать по-своему, уж я поставлю на своем, никого в мире не послушаюсь! (Садится.\r\n) И вперед знай, что упрямство твое ни к чему не поведет; только ты рассердишь меня.\r\nНадя (плача). Сирота я, сударыня! Ваша воля во всем. \n Уланбекова. Еще бы! разумеется, моя воля; потому что я тебя воспитала; это все равно что жизнь дала.\r\nЛеонид входит. \n\n ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ \n Те же и Леонид. \n\n\n Леонид. Здравствуйте, мамаша!\r\nУланбекова. Здравствуй, мой друг! Где ты был? \n Леонид. Ходили на охоту с Потапычем; я, мамаша, двух уток убил.\r\nУланбекова.\r\nНе жалеешь ты матери; ну с твоим ли здоровьем, мой друг, на охоту ходить!\r\nЗахвораешь еще, сохрани господи, тогда ты меня просто убьешь! Ах, боже мой, сколько я страдала с этим ребенком! (Задумывается.\r\n)\r\nГавриловна. Барин, угодно чаю? \n Леонид. Нет, не хочу.\r\nУланбекова (Василисе Перыриновне). Когда я родила его, я была очень долго больна; потом он все хворал, так и рос все хворый.\r\nСколько я над ним слез пролила! Бывало, гляжу на него, а у самой так слезы и катятся: кет, не придется мне его видеть в гвардейском мундире.\r\nНо тяжелей всего мне было, когда отец, по болезни, должен был его определить в штатскую школу.\r\nЧего мне стоило, моя милая, отказаться от мысли, что он будет военный! Я полгода больна была.\r\nТы представь только себе, моя милая, когда он кончит курс, ему дадут такой же чин, какой дают приказным из поповичей!\r\nНа что это похоже? В поенной службе, особенно в кавалерии, псе чипы благородны; даже юнкер, уж сейчас видно, что на дворян.\r\nА что такое губернский секретарь или титулярный советник? Всякий может быть титулярным советником: и купец, и семинарист, и мещанин, пожалуй.\r\nТолько стоит поучиться да послужить. Другой и из мещан способен к ученыо-то, так он еще, пожалуй, чином-то обгонит.\r\nКак это заведено! Как это заведено! Ну уж! (Махнув рукой, отворачивается.\r\n) Не люблю я ничего осуждать, что от высшего начальства установлено, и другим не позволяю, а уж этого не похвалю. Всегда буду вслух говорить, что это несправедливо, несправедливо.\r\nЛеонид. Отчего это у Нади глаза заплаканы? \n Василиса Перегриновна. Не бита давно. Уланбекова. Это, мой друг, до тебя не касается. Надя, поди отсюда, тебе нечего здесь делать.\r\nНадя уходит. \n\n Леонид. А я знаю об чем: вы ее замуж хотите выдать.\r\nУланбекова. Отдаю я ее замуж или нет, это, мой друг, уж мое дело. Да я и не люблю, кто в мои распоряжения вмешивается.\r\nВасилиса Перегриновна. Какой вы у нас умный, все-то знаете, во все-то входите!\r\nЛеонид. Ах, мамаша, я и не вмешиваюсь в ваши распоряжения. Только он пьяница.\r\nУланбекова. Опять-таки это не твое дело. Предоставь об этом судить матери. \n Леонид. Мне только, мамаша, жалко ее.\r\nУланбекова. Все это прекрасно, мой друг; но желала бы я знать, от кого ты слышал, что я выдаю Надю замуж. Если это из дворни кто-нибудь...\r\nЛеонид. Нет, мамаша, нет. \n Уланбекова. Откуда же тебе знать иначе? Когда это передать успели! (Гавриловне.) Узнать непременно!\r\nЛеонид. Да нет, мамаша, мне сам жених ее сказывал. \n Уланбекова. Какой жених?", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты писатель. ты пишешь книги на заказ.Ты разбираешься в литиратуре и знаешь много о других писателях и книгах.\nЭто позвоялет тебе писать тебе книги по запросу. Книги которые ты пишешь обладают лёгким слогом, большим колличеством диалогов и доступным языком ", "role": "system" }, { "content": "Придумай отрывок из книги Курс русской истории автора Ключевский В", "role": "user" }, { "content": "Нам уже известен характер его власти, как и ее происхождение: он вышел из среды тех варяжских викингов, вождей военно-промышленных компа- ний, которые стали появляться на Руси в IX в.\r\n; это был первоначально на- емный вооруженный сторож Руси и ее торговли, ее степных торговых путей и заморских рынков, за что он получал корм с населения.\r\nЗавоевания и столкновения с чуждыми политическими формами клали заимствованные черты на власть этих наемных военных сторожей и осложняли ее,\r\nсообщая ей ха- рактер верховной государственной власти:\r\nтак, в Х в.\r\nнаши князья под хо- зарским влиянием любили величаться «каганами». Из слов Ибн-Дасты видно, что в первой половине Х в.\r\nобычным названием русского князя было «ха- кан-рус», русский каган. Русский митрополит Иларион, писавший в половине XI в.\r\n, в похвальном слове Владимиру Святому дает даже этому князю хо- зарский титул кагана». Вместе с христианством стала проникать на Русь струя новых политических понятий и отношений.\r\nНа киевского князя пришлое духовенство переносило византийское понятие о государе,\r\nпоставленном от бога не для внешней только защиты страны, но и для установления и под- держания внутреннего общественного порядка.\r\nТот же митрополит Иларион пишет, ч то князь Владимир «часто с великим смирением советовался с отцами своими епископами о том,\r\nкак уставить закон среди людей, недавно познав ших господа».\r\nИ рассказ начального летописного свода выводит Владимира в совете с епископами,\r\nкоторые внушают ему мысль о необходимости князю казнить разбойников, потому что он поставлен от бога казнить злых и ми ловать добрых».\r\nДРУЖИНА. Теперь бросим взгляд на состав русского общества, которым правил великий князь киевский.\r\nВысшим классом этого общества, с которым князь делил труды управления и защиты земли, была княжеская дружина.\r\nОна делилась на высшую и низшую: первая состояла из княжих мужей, или бояр, вторая из детских, или отроков;\r\nдревнейшее собирательное название млад- шей дружины гридь или гридьба (скандинавское grid - дворовая прислуга) заменилось потом словом двор или слуги.\r\nЭта дружина вместе со своим кня- зем вышла, как мы знаем, из среды вооруженного купечества больших горо- дов.\r\nВ XI в. она еще не отличалась от этого купечества резкими чертами ни политическими, ни экономическими.\r\nДружина княжества составляла, собственно, военный класс;\r\nно и большие торговые города были устроены по-военному, образовали каждый цельный организованный полк,\r\nназывавшийся тысячей, которая подразделялась на сотни и десятки (батальоны и роты).\r\nТысячей командовал выбиравшийся городом, а потом назначаемый князем ты- сяцкий, сотнями и десятками также выборные сотские и десятские.\r\nЭти вы- борные командиры составляли военное управление города и принадлежавшей ему области, военно-правительственную старшину, которая называется в ле- тописи «старцами градскими».\r\nГородовые полки, точнее говоря, вооруженные города принимали постоянное участие в походах князя наравне с его дружи- ной.\r\nС другой стороны, дружина служила князю орудием управления: члены старшей дружины, бояре, составляли думу князя, его государственный со- вет.\r\n«Бо Володимир, - говорит о нем летопись, - любя дружину и с ними думая о строи земленем, и о ратех, и о уставе земленем» ^.\r\nНо в этой дружин- ной, или боярской, думе сидели и «старцы градские», т.е. выборные воен- ные власти города Киева, может быть, и других городов, тысяцкие и сотс- кие.\r\nТак, самый вопрос о принятии христианства был решен князем по сове- ту с боярами и «старцами градскими».\r\nЭти^* старцы, или старейшины, го- родские являются об руку с князем, вместе с боярами, в делах управления,\r\nкак и при всех придворных торжествах, образуя как бы земскую аристокр атию рядом с княжеской служилой.\r\nНа княжий пир по случаю освящения церкви в Василеве в 996 г. званы были вместе с боярами и посадниками и\r\n«старейшины по всем градом» '^.\r\nТочно так же по распоряжению Владимира на его воскресные пиры в Киеве положено было приходить боярам, гриди, сотским, десятским и всем нарочитым мужам ^.\r\nНо, составляя военно-прави тельственный класс,\r\nЛЕКЦИЯ Х В. О. КЛЮЧЕВСКИЙ\r\nкняжеская дружина в то же время оставалась еще во главе русского ку- печества, из которого выделилась, принимала деятельное участие в заморс- кой торговле.\r\nЭто русское купечество около половины Х в. далеко еще не было славянорусскйм. ВАРЯЖСКИЙ ЭЛЕМЕНТ. Договор Игоря с греками заключили в 945 г.\r\nпослы от киевского правительства и гости, купцы, которые вели торговые дела с Византией. Те и другие говорят о себе в договоре: «… мы от рода русско- го ели и гостье» '^.\r\nВсе это были варяги. В перечне 25 послов нет ни од- ного славянского имени; из 25 или 26 купцов только одного или двоих мож- но признать славянами.\r\nУказывая на близость тогдашнего русского купе- чества к киевскому правительству,\r\nпризвавшему купцов к участию в таком важном дипломатическом акте, договор вскрывает и роль варягов в заморс- кой русской торговле того времени:\r\nкак люди бывалые и привычные к морю, варяги, входившие в состав туземного купечества, служили его комиссионе- рами, посредниками между ним и заморскими рынками ^.\r\nСторонним наблю- дателям оба класса, княжеская дружина и городское купечество,\r\nпредстав- лялись одним общественным слоем, который носил общее название Руси, и, по замечанию восточных писателей Х в.\r\n, занимался исключительно войной и торговлей, не имел ни деревень, ни пашен, т.е. не успел еще сделаться землевладельческим классом.\r\nСледы землевладения у служилых людей появля- ются в памятниках не ранее XI столетия^;\r\nоно и провело экономическую и юридическую грань между княжеской дружиной и городовым купечеством, но уже несколько позднее ^:\r\nв более раннее время, может быть, и городские купцы бывали землевладельцами, как это видим потом в Новгороде и Пскове.\r\nВ Русской Правде сословное деление основывается на отношении лиц к кня- зю, как верховному правителю.\r\nКняж муж, боярин, приобретая землю, стано- вился привилегированным землевладельцем, как привилегированный слуга князя. РАБОВЛАДЕНИЕ.\r\nНо первоначальным основанием сословного деления русско- го общества, может быть, еще до князей служило, по-видимому, рабовладе- ние.\r\nВ некоторых статьях Русской Правды упоминается привилегированный класс, носящий древнее название огнищан, которое в других статьях заме- нено более поздним термином княжи мужи;\r\nубийство огнищанина, как и княжа мужа, оплачивается двойною вирой.\r\nВ древних памятниках славяно-русской письменности слово огнище является со зна- чением челяди; следовательно, огнищане были рабовладельцы.\r\nМожно думать, что так назывался до князей высший класс населения в больших торговых городах Руси, торговавший преимущественно рабами ^. Но если княжеская дружина в XI в.\r\nеще не успела резко обособиться от городского купечества ни политически, ни экономически, то можно заметить между ними различие племенное.\r\nКняжеская дружина принимала в свой состав и туземные силы, преимущественно из городской военно-правительственной старшины.\r\nНо по спискам киевских послов, заключавших договоры с греками в Х в.\r\n, можно видеть, что решительное большинство в тогдашнем составе княжеской дружи- ны принадлежало «находникам», как их называет летопись, заморским варя- гам^.\r\nПо-видимому, варяжский элемент преобладал в составе дружины еще и в XI в. Русское общество того времени привыкло считать русского боярина варягом.\r\nЕсть любопытный памятник, относящийся к первым временам христи- анства на Руси: это слова на святую четыредесятницу с предшествующими ей неделями.\r\nВ одном из этих несомненно русских произведений, в слове на неделю мытаря и фарисея, следовательно, на тему о смирении, мы встречаем одно любопытное указание проповедника.\r\nВнушая знати не кичиться своей знатностью, проповедник говорит: «Не хвались родом ты, благородный, не говори: отец у меня боярин, а мученики христовы братья мне».\r\nЭто намек на христиан-варягов, отца с сыном, пострадавших от киевских язычников при князе Владимире в 983 г. ^ Значит, русскому обществу XI в.\r\nбоярин русский представлялся непременно родичем, земляком киевских мучени- ков-варягов, хотя в Х и в начале XI в. известно по летописи немало кня- жих мужей из туземцев-славян.\r\nСлово писано, когда совершалось племенное обновление княжеской дружины, но еще не успели соответственно измениться привычные социальные представления.\r\nСЛОВО «РУСЬ». Княжеская дружина, служа орудием администрации в руках киевского князя, торгуя вместе с купечеством больших городов, носила вместе с ним специальное название руси.\r\nДо сих пор не объяснено удовлет- ворительно ни историческое происхождение, ни этимологическое значение этого загадочного слова.\r\nПо предположению автора древней Повести о Русс- кой земле, первоначальное значение его было племенное: так называлось то варяжское племя, из которого вышли первые наши князья.\r\nПотом это слово получило\r\nВ. О. КЛЮЧЕВСКИЙ\r\nсословное значение: русью в Х в.\r\n, по Константину Багрянородному и арабским писателям, назывался высший класс русского общества, преиму щественно княжеская дружина, состоявшая в большинстве из тех же варягов.\r\nПозднее Русь, или Русская земля, - выражение, впервые появляющееся в Иго ревом договоре 945 г.\r\n, - получило географическое значение: так называлась преимущественно Киевская область, где гуще осаживались пришлые варяги\r\n(«поляне, яже ныне зовомая русь», по выражению Начальной летописи). На конец, в XI-XII вв.\r\n, когда Русь как племя слилась с туземными славянами, оба эти термина Русь и Русская земля, не теряя географического значения, являются со значением политическим:\r\nтак стала называться вся территория, подвластная русским князьям, со всем христианским славяно-русским ее на селением.\r\nПРЕВРАЩЕНИЕ ПЛЕМЕН В СОСЛОВИЯ. Но в Х в.\r\nот смешанного высшего клас са, называвшегося русью, военного и промышленного, в значительном коли честве пришлого,\r\nеще резко отличалось туземное низшее население, сла вянское простонародье, платившее дань Руси.\r\nСкоро ^ и это простонародье обозначится в наших памятниках не как туземная масса, платящая дань пришлым иноплеменникам,\r\nа в виде низших классов русского общества, отли чающихся правами и обязанностями от верхних слоев того же единоплеменно го им русского общества.\r\nТак и в нашей истории вы наблюдаете процесс превращения в сословия племен,\r\nсведенных судьбой для совместной жизни в одном государственном союзе, с преобладанием одного племени над другими.\r\nМожно теперь же отметить особенность, отличавшую наш процесс от парал лельных ему, известных вам из истории Западной Европы:\r\nу нас пришлое господствующее племя, прежде чем превратиться в сословие, сильно разбав лялось туземной примесью.\r\nЭто лишало общественный склад рельефных сос ловных очертаний, зато смягчало социальный антагонизм. В таких чертах представляется нам состояние Русской земли около половины XI в.\r\nС этого времени до исхода XII в., т.е.\r\nдо конца первого периода нашей истории, политический и гражданский порядок,\r\nоснования которого были положены старыми волостными городами и потом первыми киевскими князьями, получает дальнейшее развитие.\r\nПереходим к изучению явлений, в которых обнаружи лось это развитие, и прежде всего изучим факты политические, т.\r\nе. поря док княжеского владения, установившийся на Руси по смерти Ярослава.\r\nЛЕКЦИЯ X\r\nДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПЕРВЫХ КИЕВСКИХ КНЯЗЕЙ.\n\n ОБЪЕДИНЕНИЕ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯНСКИХ ПЛЕМЕН ПОД ВЛАСТЬЮ КИЕВСКОГО КНЯЗЯ.\r\nУСТРОЙСТВО УПРАВЛЕНИЯ. НАЛОГИ; ПОВОЗЫ И ПОЛЮДЬЯ. СВЯЗЬ УПРАВЛЕНИЯ С ТОР ГОВЫМ ОБОРОТОМ. ВНЕШНЯЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ КИЕВСКИХ КНЯЗЕЙ. ДОГОВОРЫ И ТОРГО ВЫЕ СНОШЕНИЯ РУСИ С ВИЗАНТИЕЙ.\r\nЗНАЧЕНИЕ ЭТИХ ДОГОВОРОВ И СНОШЕНИЙ В ИСТОРИИ РУССКОГО ПРАВА. ВНЕШНИЕ\r\nЗАТРУДНЕНИЯ И ОПАСНОСТИ РУССКОЙ ТОРГОВЛИ. ОБОРОНА СТЕПНЫХ ГРАНИЦ. РУСС КАЯ ЗЕМЛЯ В ПОЛОВИНЕ XI в. НАСЕЛЕНИЕ И ПРЕДЕЛЫ.\r\nЗНАЧЕНИЕ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ КИЕВСКОГО.\n\n КНЯЖЕСКАЯ ДРУЖИНА; ЕЕ ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БЛИЗОСТЬ К КУПЕ ЧЕСТВУ БОЛЬШИХ ГОРОДОВ.\r\nВАРЯЖСКИЙ ЭЛЕМЕНТ В СОСТАВЕ ЭТОГО КУПЕЧЕСТВА.\n\n РАБОВЛАДЕНИЕ КАК ПЕРВОНАЧАЛЬНАЯ ОСНОВА СОСЛОВНОГО ДЕЛЕНИЯ. ВАРЯЖСКИЙ\r\nЭЛЕМЕНТ В СОСТАВЕ ДРУЖИНЫ. РАЗНОВРЕМЕННЫЕ ЗНАЧЕНИЯ СЛОВА РУСЬ. ПРЕВРАЩЕ НИЕ ПЛЕМЕН В СОСЛОВИЯ.\r\nМы старались рассмотреть факт, скрытый в рассказе Начальной летописи о первых киевских князьях, который можно было бы признать началом Русс кого государства.\r\nМы нашли, что сущность этого факта такова: приблизи тельно к половине IX в.\r\nвнешние и внутренние отношения в торгово-промыш ленном мире русских городов сложились в такую комбинацию,\r\nв силу которой охрана границ страны и ее внешней торговли стала их общим интересом,\r\nподчинившим их князю киевскому и сделавшим Киевское варяжское княжество зерном Русского государства.\r\nЭтот факт надобно относить ко второй поло вине IX в.: точнее я не решаюсь обозначить его время.\r\nНАПРАВЛЕНИЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ КИЕВСКИХ КНЯЗЕЙ.\r\nОбщий интерес, создавший великое княжество Киевское, охрана границ и внешней торговли,\r\nнаправлял и его дальнейшее развитие, руководил как внутренней, так и внешней дея тельностью первых киевских князей.\r\nЧитая начальный летописный свод, встречаем ряд полуисторических и полусказочных преданий, в которых исто рическая правда сквозит чрез прозрачную ткань поэтической саги.\r\nЭти пре дания повествуют о князьях киевских IX и Х вв. - Олеге, Игоре, Святославе,\r\nЯрополке, Владимире. Вслушиваясь в эти смутные предания, без особенных критических усилий можно уловить основные побуждения, которые направляли деятельность этих князей.\r\n6 163\n\n ЛЕКЦИЯ х В. О. КЛЮЧЕВСКИЙ\r\nПОКОРЕНИЕ ВОСТОЧНОГО СЛАВЯНСТВА.\r\nКиев '* не мог остаться стольным городом одного из мест- ных варяжских княжеств:\r\nон имел общерусское значение как узловой пункт торгово-промышленного движения и потому стал центром политического объединения всей земли.\r\nДеятельность Аскольда, по-видимому, ограничива- лась ограждением внешней безопасности Киевской области:\r\nиз летописи не видно, чтобы он покорил какое-либо из окольных племен, от которых оборо- нял своих полян,\r\nхотя слова Фотия о Росе, возгордившемся порабощением окрестных племен, как будто намекают на это.", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты знаменитый писатель книг Парфирий. Твой слог легкий, ты любишь писать много далогов. Ты разбираешься в литиратуре и знаешь много о других писателях и книгах.\nЭто позвоялет тебе писать тебе книги по запросу. Книги которые ты пишешь обладают лёгким слогом, большим колличеством диалогов и доступным языком ", "role": "system" }, { "content": "Придумай отрывок из книги Обитаемый автора Стругацкие Братья", "role": "user" }, { "content": "За полем, километрах в пяти, снова начинался лес, а над всем этим висело белое небо, которое казалось отсюда, из кабины, совсем близки, рукой подать. Гай был очень взволнован.\r\nОн плохо запомнил, как прощался со старым принцем-герцогом.\r\nПринц-герцог что-то говорил, и Максим что-то говорил, кажется, они смеялись, потом принц-герцог всплакнул, потом хлопнула дверца… Гай вдруг обнаружил,\r\nчто пристегнут к креслу широкими ремнями, а Максим в соседнем кресле быстро и уверенно щелкает какими-то рычажками и клавишами.\r\n</p>\r\n<p>Засветились циферблаты на пультах, раздался треск, громовые выхлопы, кабина задрожала мелкой дрожью, все вокруг наполнилось тяжелым грохотом,\r\nмаленький принц-герцог далеко внизу среди полегших кустов и словно бы заструившейся травы схватился обеими руками за шляпу и попятился,\r\nГай обернулся и увидел, что лопасти гигантских пропеллеров исчезли, слились в огромные мутные круги, и вдруг все широкое поле сдвинулось и поползло навстречу,\r\nбыстрее и быстрее, не стало больше принца-герцога, не стало ангара, было только поле,\r\nстремительно летящее навстречу, и немилосердная тряска, и громовой рев, и, с трудом повернув голову,\r\nГай с ужасом обнаружил, что гигантские крылья плавно раскачиваются и вот-вот отвалятся, но тут тряска пропала,\r\nполе под крыльями ухнуло вниз, и какое-то мягкое ватное ощущение пронизало Гая от ног до головы.\r\nА под бомбовозом уже больше не было поля, да и леса не стало, лес превратился в черно-зеленую щетку, в огромное латанное-перелатанное одеяло, и тогда Гай догадался, что он летит.</p>\r\n<p>Он в полном восторге посмотрел на Максима.\r\nДруг Мак сидел в небрежной позе, положив левую руку на подлокотник, а правой едва заметно пошевеливал самый большой и, должно быть, самый главный рычаг.\r\nГлаза у него были прищурены, губы наморщены, словно он посвистывал. Да, это был великий человек. Великий и непостижимый.\r\nНаверное, он все может, подумал Гай. Вот он управляет этой сложнейшей машиной, которую видит впервые в жизни.\r\nЭто ведь не танк какой-нибудь и не грузовик — самолет, легендарная машина, я и не знал,\r\nчто они сохранились… а он управляется с нею, как с игрушкой, словно всю жизнь только и делал, что летал в воздушных пространствах.\r\nЭто просто уму непостижимо: кажется, что он многое видит впервые, и тем не менее он моментально приноравливается и делает то, что нужно… И разве только с машинами?\r\nВедь не только машины сразу признают в нем хозяина… Захоти он, и ротмистр Чачу ходил бы с ним в обнимку… Колдун,\r\nна которого и смотреть-то боязно, и тот считал его за равного… Принц-герцог,\r\nполковник, главный хирург, аристократ, можно сказать, сразу почуял в нем что-то этакое, высокое… Такую машину подарил, доверил… А я еще Раду за него хотел выдать.\r\nЧто ему Рада? Так, мимолетное увлечение.\r\nЕму бы какую-нибудь графиню или, скажем, принцессу… А вот со мной дружит, надо же… И скажи он сейчас,\r\nчтобы я выкинулся вниз, — что же, очень может быть, что и выкинусь… потому что — Максим!\r\nИ сколько я уже из-за него узнал и повидал, в жизни столько не узнать и не увидеть… И сколько из-за него еще узнаю и увижу, и чему от него научусь…</p>\r\n<p>Максим почувствовал на себе его взгляд, и его восторг, и его преданность, повернул голову и широко, по-старому, улыбнулся,\r\nи Гай с трудом удержался, чтобы не схватить его мощную коричневую руку и не приникнуть к ней в благодарном лобзании.\r\nО повелитель мой, защита моя и вождь мой, прикажи!\r\n— я перед тобой, я здесь, я готов — швырни меня в огонь, соедини меня с пламенем… На тысячи врагов, на разверстые жерла, навстречу миллионам пуль… Где они, враги твои?\r\nГде эти отвратительные люди в мерзких черных мундирах? Где этот злобный офицеришка, осмелившийся поднять на тебя руку?\r\nО черный мерзавец, я разорву тебя ногтями, я перегрызу тебе глотку… но не сейчас, нет… он что-то приказывает мне,\r\nмой владыка, он что-то хочет от меня… Мак, Мак, умоляю, верни мне свою улыбку, почему ты больше не улыбаешься?\r\nДа, да, я глуп, я не понимаю тебя, я не слышу тебя, здесь такой рев, это ревет твоя послушная машина… Ах вот оно что,\r\nмассаракш, какой я идиот, ну конечно же, шлем… Да, да, сейчас… Я понимаю, здесь шлемофон, как в танке… слушаю тебя, великий!\r\nПриказывай! Нет-нет, я не хочу опомниться!\r\nСо мной ничего не происходит, просто я твой, я хочу умереть за тебя, прикажи что-нибудь… Да,\r\nя буду молчать, я заткнусь… это разорвет мне легкие, но я буду молчать, раз ты мне приказываешь… Башня?\r\nКакая башня?\r\nА, да, вижу башню… Эти черные мерзавцы, эти подлые Отцы, собачьи Отцы, они понатыкали башни везде, но мы сметем эти башни, мы пройдем тяжелыми шагами,\r\nсметая эти башни, с огнем в очах… Веди, веди свою послушную машину на эту гнусную башню… и дай мне бомбу, я прыгну с бомбой и не промахнусь, вот увидишь!\r\nБомбу мне, бомбу! В огонь! О!.\r\n. О-о!! О-о-о!!!</p>\r\n<p>…Гай с трудом вдохнул и рванул на себе ворот комбинезона. В ушах звенело, мир перед глазами плыл и покачивался.\r\nМир был в тумане, но туман быстро рассеивался, ныли мускулы и нехорошо першило в горле.\r\nПотом он увидел лицо Максима, темное, хмурое, даже какое-то жесткое.\r\nВоспоминание о чем-то сладостном всплыло и тут же исчезло, но почему-то очень захотелось встать «смирно» и щелкнуть каблуками.\r\nВпрочем, Гай понимал, что это неуместно, что Максим рассердится.</p>\r\n<p>— Я что-то натворил? — спросил он виновато и опасливо осмотрелся</p>\n<p>— Это я натворил, — ответил Максим. — Совсем забыл об этой дряни.</p>\n<p>— О чем?</p>\r\n<p>Максим вернулся в свое кресло, положил руку на рычаг и стал смотреть вперед.</p>\n<p>— О башнях, — сказал он, наконец.</p>\r\n<p>— О каких башнях?</p>\n<p>— Я взял слишком сильно к северу, — сказал Максим. — Мы попали под лучевой удар.</p>\r\n<p>Гаю стало стыдно.</p>\n<p>— Я орал гимн? — спросил он.</p>\n<p>— Хуже, — ответил Максим. — Ладно, впредь будем осторожнее.</p>\r\n<p>С чувством огромной неловкости Гай отвернулся, мучительно пытаясь вспомнить, что же он тут делал, и принялся рассматривать мир внизу.\r\nНикакой башни он не увидел, и, конечно, уже не увидел ни ангара, ни поля, с которого они взлетели.\r\nВнизу медленно ползло все то же лоскутное одеяло, и еще была видна река, тусклая металлическая змейка,\r\nисчезающая в туманной дымке далеко впереди, где в небе стеной должно было подниматься море… Что же я тут болтал?\r\n— думал Гай.\r\nНаверное, какую-то смертную чепуху нес, потому что Максим очень недоволен и встревожен.\r\nМассаракш, может быть, ко мне вернулись мои гвардейские привычки, и я Максима как-нибудь оскорбил?.. Где же эта проклятая башня? Хороший случай сбросить на нее бомбу…</p>\r\n<p>Бомбовоз вдруг тряхнуло. Гай прикусил язык, а Максим ухватился за рычаг двумя руками.\r\nЧто-то было не в порядке, что-то случилось… Гай опасливо оглянулся и с облегчением обнаружил, что крыло на месте, а пропеллеры вращаются.\r\nТогда он посмотрел вверх. В белесом небе над головой медленно расплывались какие-то угольно-черные пятна. Словно капли туши в воде.</p>\r\n<p>— Что это? — спросил он.</p>\r\n<p>— Не знаю, — сказал Максим. — Странная штука… — Он произнес еще два каких-то незнакомых слова, а потом с запинкой сказал: — Атака… небесных камней.\r\nЧепуха, так не бывает. Вероятность — ноль целых, ноль-ноль… Что я их — притягиваю?..</p>\r\n<p>Он снова произнес незнакомые слова и замолчал.</p>\r\n<p>Гай хотел спросить что такое небесные камни, но тут краем глаза заметил странное движение справа внизу. Он вгляделся.\r\nНад грязно-зеленым одеялом леса медленно вспучивалось грузная желтоватая куча. Он не сразу понял, что это — дым.\r\nПотом в недрах кучи блеснуло, из нее скользнуло вверх длинное черное тело, и в ту же секунду горизонт вдруг жутко перекосился, встал стеной, и Гай вцепился в подлокотники.\r\nАвтомат соскользнул у него с колен и покатился по полу.\r\n«Массаракш… — прошипел в наушниках голос Максима.\r\n— Вот это что такое! Ах я, дурак!\r\n» Горизонт снова выровнялся, Гай поискал глазами желтую кучу дыма, не нашел, стал глядеть вперед и вдруг увидел прямо по курсу, как над лесом поднялся фонтан разноцветных брызг,\r\nснова горой вспучилось желтое облако, блеснул огонь, снова длинное черное тело медленно поднялось в небо и лопнуло ослепительно-белым шаром — Гай прикрыл глаза рукой.\r\nБелый шар быстро померк, налился черным и расплылся гигантской кляксой.\r\nПол под ногами стал проваливаться, Гай широко раскрыл рот, хватая воздух, на секунду ему показалось,\r\nчто желудок вот-вот выскочит наружу, в кабине потемнело, рваный черный дым скользнул навстречу и в стороны,\r\nгоризонт опять перекосился, лес был теперь совсем близко слева, Гай зажмурился и съежился в ожидании удара, боли, гибели, — воздуха не хватало, все вокруг тряслось и вздрагивало.\r\n«Массаракш… — шипел голос Максима в наушниках.\r\n— Тридцать три раза массаракш…» И тут коротко и яростно простучало рядом в стену, словно кто-то в упор бил из пулемета,\r\nв лицо ударила тугая ледяная струя, шлем сорвало прочь, и Гай скорчился, пряча голову от рева и встречного ветра.\r\nКонец, думал он. В нас стреляют, думал он.\r\nСейчас нас собьют, и мы сгорим, думал он… Однако, ничего не происходило.\r\nБомбовоз встряхнуло еще несколько раз, несколько раз он провалился в какие-то ямы и снова вынырнул,\r\nа потом рев двигателей вдруг смолк, и наступила жуткая тишина, наполненная свистящим воем ветра, рвущегося сквозь пробоины.\r\n</p>\r\n<p>Гай подождал немного, затем осторожно поднял голову, стараясь не подставлять лицо ледяным струям. Максим был тут.\r\nОн сидел в напряженной позе, держась за рычаг обеими руками, и поглядывал то на приборы, то вперед.\r\nМышцы под коричневой кожей вздулись. Бомбовоз летел как-то странно, — неестественно задрав носовую часть. Моторы не работали, Гай оглянулся на крыло и обмер. Крыло горело.</p>\r\n<p>— Пожар! — заорал он и попытался вскочить. Ремни не пустили.</p>\n<p>— Сиди спокойно, — сказал Максим сквозь зубы, не оборачиваясь.</p>\r\n<p>— Да крыло же горит!..</p>\n<p>— А я что могу сделать? Я ведь говорил — сундук… Сиди, не дергайся.</p>\r\n<p>Гай взял себя в руки и стал глядеть вперед. Бомбовоз летел совсем низко. От мелькания черных и зеленых пятен рябило в глазах.\r\nА впереди уже поднималась блестящая, стального цвета поверхность моря. Разобьемся к чертям, подумал Гай с замиранием в сердца.\r\nПроклятый принц-герцог со своим проклятым бомбовозом, массаракш, тоже мне — обломок империи, шли бы себе спокойненько пешком и горя бы не знали,\r\nа сейчас сгорим, а если не сгорим, так разобьемся, а если не разобьемся, так потонем… Максиму что — он воскреснет, а мне — конец… Не хочу.\r\n</p>\r\n<p>— Не дергайся, — сказал Максим. — Держись крепче… Сейчас…</p>\r\n<p>Лес внизу вдруг кончился, Гай увидел впереди несущуюся прямо на него волнистую серо-стальную поверхность и закрыл глаза…</p>\r\n<p>Удар. Хруст. Ужасающее шипение. Опять удар. И еще удар. Все летит к черту, все погибло, конец всему, Гай вопит от ужаса.\r\nКакая-то огромная сила хватает его и пытается вырвать с корнем из кресла вместе с ремнями, вместе со всеми потрохами,\r\nразочарованно швыряет обратно, вокруг все трещит и ломается, воняет гарью и брызгается тепловатой водой.\r\nПотом все затихает. В тишине слышится плеск и журчание, что-то шипит и потрескивает, пол начинает медленно колыхаться.\r\nКажется, можно открыть глаза и посмотреть, как там, на том свете…</p>\r\n<p>Гай открыл глаза и увидел Максима, который, нависнув над ним, расстегивал ему ремни.</p>\r\n<p>— Плавать умеешь?</p>\n<p>Ага, значит, мы живы.</p>\n<p>— Умею, — ответил Гай.</p>\n<p>— Тогда пошли.</p>\r\n<p>Гай осторожно поднялся, ожидая острой боли в избитом и переломанном теле, однако тело оказалось в порядке. Бомбовоз тихонько покачивался на мелкой волне.\r\nЛевого крыла у него не было, правое еще болталось на какой-то дырчатой металлической полосе. Прямо по носу был берег — очевидно, бомбовоз развернуло при посадке.</p>\r\n<p>Максим подобрал автомат, забросил за спину и распахнул дверцу. В кабину сейчас же хлынула вода, отчаянно завоняло бензином, пол под ногами начал медленно крениться.</p>\r\n<p>— Вперед, — скомандовал Максим, и Гай, протиснувшись мимо него, послушно бухнулся в волны.</p>\r\n<p>Он погрузился с головой, вынырнул, отплевываясь, и поплыл к берегу.\r\nБерег был близко, твердый берег, по которому можно ходить и на который можно падать без опасности для жизни. Максим, бесшумно разрезая воду, плыл рядом.\r\nМассаракш, он и плавает-то как рыба, словно в воде родился… Гай, отдуваясь, изо всех сил работал руками и ногами.\r\nПлыть в комбинезоне и в сапогах было очень тяжело, и он обрадовался, когда задел ногой песчаное дно.\r\nДо берега было еще порядочно, но он встал и пошел, разгребая перед собой грязную, залитую масляными пятнами воду.\r\nМаксим продолжал плыть, обогнал его и первым вышел на пологий песчаный берег.\r\nКогда Гай, пошатываясь, подошел к нему, он стоял, расставив ноги, и смотрел на небо. Гай тоже посмотрел на небо. Там расплывалось множество черных клякс.</p>\r\n<p>— Повезло нам, — проговорил Максим. — Штук десять выпущено было.</p>\n<p>— Кого? — спросил Гай, похлопывая себя по уху, чтобы вытряхнуть воду.</p>\r\n<p>— Ракет… Я совсем забыл про них… Двадцать лет они ждали, пока мы пролетим — дождались… И как только я не догадался!</p>\r\n<p>Гай недовольно подумал, что он бы тоже мог догадаться об этом, а вот не догадался.\r\nА мог бы еще два часа назад сказать: как же, мол, мы полетим, Мак, если в лесу полно шахт с ракетами?\r\nНет, принц-герцог, спасибо, конечно, но лучше летали бы вы на своем бомбовозе сами… Он оглянулся на море.\r\n«Горный Орел» почти совсем затонул, изломанный этажерчатый хвост его жалко торчал из воды.</p>\r\n<p>— Ну, ладно, — сказал Гай. — Как я понимаю, до Островной Империи нам теперь не добраться. Что делать будем?</p>\r\n<p>— Прежде всего, — ответил Максим, — примем лекарство. Доставай.</p>\n<p>— Зачем? — спросил Гай. Он очень не любил принцевы таблетки.</p>\r\n<p>— Очень грязная вода, — сказал Максим. — У меня вся кожа горит. Давай-ка сразу таблетки по четыре, а то и по пять.</p>\r\n<p>Гай поспешно достал одну из ампул, отсыпал на ладонь десяток желтых шариков, и они съели эту порцию пополам.</p>\n<p>— А теперь пошли, — сказал Максим. — Возьми свой автомат.</p>", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты знаменитый писатель книг Парфирий. Твой слог легкий, ты любишь писать много далогов. Ты разбираешься в литиратуре и знаешь много о других писателях и книгах.\nЭто позвоялет тебе писать тебе книги по запросу. Книги которые ты пишешь обладают лёгким слогом, большим колличеством диалогов и доступным языком ", "role": "system" }, { "content": "Напиши текс похожий на текст автора Достоевский Ф", "role": "user" }, { "content": "на воротник, на шинель, на галстук, на сапоги и на все, - но странного чувства, странной темной тоски своей все еще не мог оттолкнуть от себя, сбросить с себя.\r\nГде-то далеко раздался пушечный выстрел. \"Эка погодка, - подумал герой наш, - чу! не будет ли наводнения? видно, вода поднялась слишком сильно\".\r\nТолько что сказал или подумал это господин Голядкин, как увидел впереди себя идущего ему навстречу прохожего, тоже, вероятно, как и он, по какому-нибудь случаю запоздалого.\r\nДело бы, кажется, пустое, случайное; но, неизвестно почему, господин Голядкин смутился и даже струсил, потерялся немного. Не то чтоб он боялся недоброго человека, а так, может быть...\r\n\"Да и кто его знает, этого запоздалого, - промелькнуло в голове господина Голядкина, - может быть, и он то же самое,\r\nможет быть, он-то тут и самое главное дело, и не даром идет, а с целью идет, дорогу мою переходит и меня задевает\".\r\nМожет быть, впрочем, господин Голядкин и не подумал именно этого, а так только ощутил мгновенно что-то подобное и весьма неприятное.\r\nДумать-то и ощущать, впрочем, некогда было; прохожий уже был в двух шагах.\r\nГосподин Голядкин тотчас, по всегдашнему обыкновению своему, поспешил принять вид совершенно особенный, вид, ясно выражавший, что он,\r\nГолядкин, сам по себе, что он ничего, что дорога для всех довольно широкая и что ведь он, Голядкин, сам никого не затрогивает.\r\nВдруг он остановился, как вкопанный, как будто молнией пораженный, и быстро потом обернулся назад, вслед прохожему,\r\nедва только его минувшему, - обернулся с таким видом, как будто что его дернуло сзади, как будто ветер повернул его флюгер.\r\nПрохожий быстро исчезал в снежной метелице.\r\nОн тоже шел торопливо, тоже, как господин Голядкин, был одет и укутан с головы до ног и,\r\nтак же как и он, дробил и семенил по тротуару Фонтанки частым, мелким шажком, немного с притрусочкой.\r\n\"Что, что это?\" - шептал господин Голядкин, недоверчиво улыбаясь, однакож дрогнул всем телом.\r\nМорозом подернуло у него по спине. Между тем прохожий исчез совершенно, не стало уже слышно и шагов его, а господин Голядкин все еще стоял и глядел ему вслед.\r\nОднако ж наконец он мало-помалу опомнился.\r\n\"Да что ж это такое, - подумал он с досадою, - что ж это я, с ума, что ли, в самом деле сошел?\r\n\" - обернулся и пошел своею дорогою, ускоряя и частя более и более шаги и стараясь уж лучше вовсе ни о чем не думать.\r\nДаже и глаза, наконец, закрыл с сею целью.\r\nВдруг, сквозь завывания ветра и шум непогоды, до слуха его долетел опять шум чьих-то весьма недалеких шагов.\r\nОн вздрогнул и открыл глаза. Перед ним опять, шагах в двадцати от него, чернелся какой-то быстро приближавшийся к нему человечек.\r\nЧеловечек этот спешил, частил, торопился; расстояние быстро уменьшалось.\r\nГосподин Голядкин уже мог даже совсем разглядеть нового запоздалого товарища, - разглядел и вскрикнул от изумления и ужаса; ноги его подкосились.\r\nЭто был тот самый знакомый ему пешеход, которого он, минут с десять назад, пропустил мимо себя и который вдруг, совсем неожиданно, теперь опять перед ним появился.\r\nНо не одно это чудо поразило господина Голядкина, - а поражен господин Голядкин был так, что остановился, вскрикнул,\r\nхотел было что-то сказать - и пустился догонять незнакомца, даже закричал ему что-то, вероятно желая остановить его поскорее.\r\nНезнакомец остановился действительно, так шагах в десяти от господина Голядкина, и так, что свет близ стоявшего фонаря совершенно падал на всю фигуру его,\r\n- остановился, обернулся к господину Голядкину и с нетерпеливо-озабоченным видом ждал, что он скажет.\r\n\"Извините, я, может, и ошибся\", - дрожащим голосом проговорил наш герой.\r\nНезнакомец молча и с досадою повернулся и быстро пошел своею дорогою, как будто спеша нагнать потерянные две секунды с господином Голядкиным.\r\nЧто же касается господина Голядкина, то у него задрожали все жилки, колени его подогнулись ослабели, и он со стоном присел на тротуарную тумбочку.\r\nВпрочем, действительно, было от чего прийти в такое смущение.\r\nДело в том, что незнакомец этот показался ему теперь как-то знакомым. Это бы еще все ничего. Но он узнал, почти совсем узнал теперь этого человека.\r\nОн его часто видывал, этого человека, когда-то видывал, даже недавно весьма; где же бы это? уж не вчера ли?\r\nВпрочем, и опять не в том было главное дело, что господин Голядкин его видывал часто;\r\nда и особенного-то в этом человеке почти не было ничего, - особенного внимания решительно ничьего не возбуждал с первого взгляда этот человек.\r\nТак, человек был, как и все, порядочный, разумеется, как и все люди порядочные, и, может быть,\r\nимел там кое-какие и даже довольно значительные достоинства, - одним словом, был сам по себе человек.\r\nГосподин Голядкин не питал даже ни ненависти, ни вражды, ни даже никакой самой легкой неприязни к этому человеку, даже напротив, казалось бы,\r\n- а между тем (и в этом-то вот обстоятельстве была главная сила),\r\nа между тем ни за какие сокровища мира не желал бы встретиться с ним и особенно встретиться так, как теперь, например.\r\nСкажем более: господин Голядкин знал вполне этого человека; он даже знал, как зовут его, как фамилия этого человека;\r\nа между тем ни за что, и опять-таки ни за какие сокровища в мире, не захотел бы назвать его,\r\nсогласиться признать, что вот, дескать, его так-то зовут, что он так-то по батюшке и так по фамилии.\r\nМного ли, мало ли продолжалось недоразумение господина Голядкина, долго ли именно он сидел на тротуарном столбу,\r\n- не могу сказать, но только, наконец маленько очнувшись, он вдруг пустился бежать без оглядки, что силы в нем было;\r\nдух его занимался; он споткнулся два раза, чуть не упал, - и при этом обстоятельстве осиротел другой сапог господина Голядкина, тоже покинутый своею калошею.\r\nНаконец, господин Голядкин сбавил шагу немножко, чтоб дух перевести, торопливо осмотрелся кругом и увидел, что уже перебежал,\r\nне замечая того, весь свой путь по Фонтанке, перешел Аничков мост, миновал часть Невского и теперь стоит на повороте в Литейную.\r\nГосподин Голядкин поворотил в Литейную.\r\nПоложение его в это мгновение походило на положение человека, стоящего над страшной стремниной, когда земля под ним обрывается, уж покачнулась, уж двинулась,\r\nв последний раз колышется, падает, увлекает его в бездну, а между тем у несчастного нет ни силы, ни твердости духа отскочить назад, отвесть свои глаза от зияющей пропасти;\r\nбездна тянет его, и он прыгает, наконец, в нее сам, сам ускоряя минуту своей же погибели.\r\nГосподин Голядкин знал, чувствовал и был совершенно уверен, что с ним непременно совершится дорогой еще что-то недоброе,\r\nчто разразиться над ним еще какая-нибудь неприятность, что, например, он встретит опять своего незнакомца;\r\nно - странное дело, он даже желал этой встречи, считал ее неизбежною и просил только,\r\nчтоб поскорее все это кончилось, чтоб положение-то его разрешилось хоть как-нибудь, но только б скорее.\r\nА между тем он все бежал да бежал, и словно двигаемый какою-то постороннею силою, ибо во всем существе своем чувствовал какое-то ослабление и онемение;\r\nдумать ни о чем он не мог, хотя идеи его цеплялись за все, как терновник.\r\nКакая-то затерянная собачонка, вся мокрая и издрогшая, увязалась за господином Голядкиным и тоже бежала около него бочком,\r\nторопливо, поджав хвост и уши, по временам робко и понятливо на него поглядывая.\r\nКакая-то далекая, давно уж забытая идея, - воспоминание о каком-то давно случившемся обстоятельстве,\r\n- пришла теперь ему в голову, стучала, словно молоточком, в его голове, досаждала ему, не отвязывалась прочь от него.\r\n\"Эх, эта скверная собачонка!\" - шептал господин Голядкин, сам не понимая себя. Наконец, он увидел своего незнакомца на повороте в Итальянскую улицу.\r\nТолько теперь незнакомец уже шел не навстречу ему, а в ту же самую сторону, как и он, и тоже бежал, несколько шагов впереди.\r\nНаконец, вошли в Шестилавочную. У господина Голядкина дух захватило. Незнакомец остановился прямо перед тем домом, в котором квартировал господин Голядкин.\r\nПослышался звон колокольчика, и почти в то же время скрип железной задвижки. Калитка отворилась, незнакомец нагнулся, мелькнул и исчез.\r\nПочти в то же самое мгновение поспел и господин Голядкин и, как стрелка, влетел под ворота.\r\nНе слушая заворчавшего дворника, запыхавшись, вбежал он на двор и тотчас же увидел своего интересного спутника, на минуту потерянного.\r\nНезнакомец мелькнул при входе на ту лестницу, которая вела в квартиру господина Голядкина.\r\nГосподин Голядкин бросился вслед за ним. Лестница была темная, сырая и грязная.\r\nНа всех поворотах нагромождена была бездна всякого жилецкого хлама, так что чужой, не бывалый человек, попавши на эту лестницу в темное время,\r\nпринуждаем был по ней с полчаса путешествовать, рискуя сломить себе ноги и проклиная вместе с лестницей и знакомых своих, неудобно так поселившихся.\r\nНо спутник господина Голядкина был словно знакомый, словно домашний; взбегал легко, без затруднений и с совершенным знанием местности.\r\nГосподин Голядкин почти совсем нагонял его; даже раза два или три подол шинели незнакомца ударял его по носу. Сердце в нем замирало.\r\nТаинственный человек остановился прямо против дверей квартиры господина Голядкина, стукнул, и (что, впрочем,\r\nудивило бы в другое время господина Голядкина) Петрушка, словно ждал и спать не ложился, тотчас отворил дверь и пошел за вошедшим человеком со свечою в руках.\r\nВне себя вбежал в жилище свое герой нашей повести; не снимая шинели и шляпы, прошел он коридорчик и, словно громом пораженный, остановился на пороге своей комнаты.\r\nВсе предчувствия господина Голядкина сбылись совершенно.\r\nВсе, чего опасался он и что предугадывал, совершилось теперь наяву. Дыхание его порвалось, голова закружилась.\r\nНезнакомец сидел перед ним, тоже в шинели и в шляпе, на его же постели, слегка улыбаясь, и, прищурясь немного, дружески кивал ему головою.\r\nГосподин Голядкин хотел закричать, но не мог, - протестовать каким-нибудь образом, но сил не хватило.\r\nВолосы встали на голове его дыбом, и он присел без чувств на месте от ужаса. Да и было от чего, впрочем. Господин Голядкин совершенно узнал своего ночного приятеля.\r\nНочной приятель его был не кто иной, как он сам, - сам господин Голядкин, другой господин Голядкин,\r\nно совершенно такой же, как и он сам, - одним словом, что называется, двойник его во всех отношениях.\r\n. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .\r\nГЛАВА VI\r\nНа другой день, ровно в восемь часов, господин Голядкин очнулся на своей постели.\r\nТотчас же все необыкновенные вещи вчерашнего дня и вся невероятная, дикая ночь,\r\nс ее почти невозможными приключениями, разом, вдруг, во всей ужасающей полноте, явились его воображению и памяти.\r\nТакая ожесточенная адская злоба врагов его и особенно последнее доказательство этой злобы оледенили сердце господина Голядкина.\r\nНо и вместе с тем все это было так странно, непонятно, дико, казалось так невозможным, что действительно трудно было веру дать всему этому делу;\r\nгосподин Голядкин даже сам готов был признать все это несбыточным бредом, мгновенным расстройством воображения, отемнением ума, если б, к счастию своему,\r\nне знал по горькому житейскому опыту, до чего иногда злоба может довести человека, до чего может иногда дойти ожесточенность врага, мстящего за честь и амбицию.\r\nК тому же разбитые члены господина Голядкина, чадная голова,\r\nизломанная поясница и злокачественный насморк сильно свидетельствовали и отстаивали всю вероятность вчерашней ночной прогулки,\r\nа частию и всего прочего, приключившегося во время этой прогулки.\r\nДа и, наконец, господин Голядкин уже давным-давно знал, что у них там что-то приготовляется, что у них там есть кто-то другой.\r\nНо - что же? Хорошенько раздумав, господин Голядкин решился смолчать, покориться и не протестовать по этому делу до времени.\r\n\"Так, может быть, только попугать меня вздумали, а как увидят, что я ничего, не протестую и совершенно смиряюсь,\r\nс смирением переношу, так и отступятся, сами отступятся, да еще первые отступятся\".\r\nТак вот такие-то мысли были в голове господина Голядкина, когда он,\r\nпотягиваясь в постели своей и расправляя разбитые члены, ждал, этот раз, обычного появления Петрушки в своей комнате.\r\nЖдал он уже с четверть часа; слышал, как ленивец Петрушка возится за перегородкой с самоваром, а между тем никак не решался позвать его.\r\nСкажем более: господин Голядкин даже немного боялся теперь очной ставки с Петрушкою.\r\n\"Ведь бог знает, - думал он, - ведь бог знает, как теперь смотрит на все это дело этот мошенник.\r\nОн там молчит-молчит, а сам себе на уме\". Наконец, дверь заскрипела, и явился Петрушка с подносом в руках.\r\nГосподин Голядкин робко на него покосился, с нетерпением ожидая, что будет, ожидая, не скажет ли он наконец чего-нибудь насчет известного обстоятельства.\r\nНо Петрушка ничего не сказал, а напротив, был как-то молчаливее, суровее и сердитее обыкновенного, косился на все исподлобья; вообще видно было, что он чем-то крайне недоволен;\r\nдаже ни разу не взглянул на своего барина, что, мимоходом сказать, немного кольнуло господина Голядкина;\r\nпоставил на стол все, что принес с собой, повернулся и ушел молча за свою перегородку.\r\n\"Знает, знает, все знает, бездельник!\" - ворчал господин Голядкин, принимаясь за чай.\r\nОднако ж герой наш ровно ничего не расспросил у своего человека, хотя Петрушка несколько раз потом входил в его комнату за разными надобностями.\r\nВ самом тревожном положении духа был господин Голядкин. Жутко было еще идти в департамент. Сильное предчувствие было, что вот именно там-то что-нибудь да не так.\r\n\"Ведь вот пойдешь, - думал он, - да как наткнешься на что-нибудь? Не лучше ли теперь потерпеть? Не лучше ли теперь подождать?\r\nОни там - пускай себе как хотят;\r\nа я бы сегодня здесь подождал, собрался бы с силами, оправился бы, размыслил получше обо всем этом деле,\r\nда потом улучил бы минутку, да всем им как снег на голову, а сам ни в одном глазу\".\r\nРаздумывая таким образом, господин Голядкин выкуривал трубку за трубкой; время летело; было уже почти половина десятого.", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты знаменитый писатель книг Парфирий. Твой слог легкий, ты любишь писать много далогов. Ты разбираешься в литиратуре и знаешь много о других писателях и книгах.\nЭто позвоялет тебе писать тебе книги по запросу. Книги которые ты пишешь обладают лёгким слогом, большим колличеством диалогов и доступным языком ", "role": "system" }, { "content": "Придумай отрывок из книги Братья Гордеевы автора Мамин-Сибиряк Д", "role": "user" }, { "content": "Переговоры, глухой ропот и шептанье по углам разрешились открытым бунтом, то есть, когда ударили поденщину, никто из рабочих не шевельнулся.\r\nТолько когда пришел Никон, вышли и рабочие.\r\nЭто ничтожное в своей сущности событие подняло на ноги все крепостное начальство, а сам Федот Якимыч приехал на Медный рудник в сопровождении горного начальника и горной стражи.\r\n-- Где бунтовщики? -- кричал Федот Якимыч, не вылезая из экипажа. -- В остроге сгною!.. Запорю!..\r\nРабочие были подняты из шахты и выстроены в две шеренги. Бунтари представляли из себя очень жалкий вид.\r\nЖелтые, изможденные, они точно сейчас только были откопаны из земли, как заживо похороненные покойники. В числе других стоял и Никон, выделявшийся и ростом и крепким сложением.\r\n-- Не ладно поденщину отдают, -- послышался из толпы робкий голос. \n -- А, поденщину? -- заревел Федот Якимыч. -- Кто это сказал? Выходи!\r\n-- Действительно, неверно, -- ответил смело за всех Никон. -- На целых полчаса раньше... Это не по закону. И с работы отпускают получасом позже...\r\n-- А, так это ты? -- обрадовался Федот Якимыч. -- Давно я добирался до тебя, голубчик... Казаки, берите его и ведите его ко мне в дом. Там мы поговорим.\r\nКазаки подхватили Никона под руки и повели в господский дом, а Федот Якимыч остался для окончательной расправы на руднике.\r\nКогда Никона вели по Медной улице, из всех окон выглядывали любопытные лица и сейчас же прятались.\r\nА Никон шагал совершенно спокойно, точно шел в гости. Около господского дома толпился народ, когда привели Никона и поставили во дворе перед красным крыльцом.\r\nОн оставался невозмутимым попрежнему. В эту минуту на крыльцо торопливо вышла Наташа.\r\n-- Никон Зотыч, пожалуйте в горницы, -- смело пригласила она. -- А казакам подадут по стакану водки в кухне... Эй, отпустите его!\r\nКазаки расступились, -- все знали в лицо дочь главного управляющего.\r\nНикон спокойно посмотрел через очки своими близорукими глазами на неизвестную ему женщину и спокойно поднялся на крыльцо.\r\nНаташа стояла перед ним такая молодая, красивая, взволнованная и счастливая.\r\nОна была сегодня в красном шелковом сарафане и в белой шелковой рубашке. Опустив глаза, она шепотом проговорила:\r\n-- Пожалуйте в горницы... \n Никон молча пошел за ней. Когда вошли на парадную половину, он огляделся кругом, оглядел стоявшую перед ним молодую женщину и спокойно спросил:\r\n-- А вы-то кто такая будете, сударыня? \n -- Я-то... дочь Федота Якимыча, а зовут меня Наташей, -- смело ответила Наташа и первая протянула руку гостю. -- Садитесь, гостем будете...\r\n-- Вы здесь живете? \n -- Нет, я отдельно... Я замужняя.\r\n-- А я думал, что вы девушка... \n -- Какой вы смешной!.. У девушек коса бывает...\r\nНикон сел на первый стул, заложил ногу на ногу и раскурил свою трубочку. Наташа молчала и только поглядывала на него исподлобья своими бархатными глазами.\r\nМожно себе представить изумление Федота Якимыча, когда он явился домой для расправы с гордецом Никашкой.\r\nКазак Мишка еще за воротами доложил ему, что Никон сидит в горнице и курит трубку.\r\nСтарик точно остолбенел, а потом быстро вбежал на крыльцо, распахнул двери в горницы, да так и остановился, как только взглянул на Наташу.\r\nВот это чья работа!.. \n -- Трубку-то, трубку проклятую брось, басурман! -- закричал он, топая ногами. -- Ведь образа в переднем углу, нехристь, а ты табачищу напустил...\r\nНикон поднялся, сунул трубку в карман и с любопытством посмотрел на хозяина.\r\n-- Тятенька, после успеешь обругаться, -- вступилась Наташа, -- а Никон Зотыч наш гость. Я его позвала сюда.\r\n-- Ты?.. Наташа, да ты с меня голову сняла, -- застонал старик, хватаясь за свои седины. -- Бунтовщик... смутьян...\r\nа ты ведешь его в горницы! Да ему в остроге мало места... Рабочих перебунтовал, сам поклониться не умеет порядком. Что же это такое?\r\n-- Никон Зотыч правильно делал, -- ответила Наташа. -- Вы обманывали рабочих поденщиной, а он справедливый...\r\n-- Я никого не бунтовал, Федот Якимыч, -- проговорил Никон своим обыкновенным тоном. -- Вы сами знаете, что это так...\r\nФедот Якимыч повернулся к дочери и повелительно указал на дверь. Она без слова вышла.\r\nНикон продолжал стоять и в упор смотрел на старика, который порывисто ходил по комнате, точно хотел угомонить какую-то мысль.\r\n-- Ты, гордец, чего столбом-то стоишь? -- крикнул на него Федот Якимыч, круто повернувшись лицом. -- Порядков не знаешь...\r\nНикон сел и заложил по привычке ногу за ногу, а Федот Якимыч принялся бегать по горнице.\r\nИзредка он останавливался, быстро взглядывал на Никона, что-то бормотал себе в бороду и опять начинал ходить.\r\nНаконец, он устал, расстегнул давивший шею воротник ситцевой рубахи и остановился.\r\nПосмотрев на Никона одно мгновение, он быстро подошел к нему, крепко обнял, расцеловал прямо в губы и проговорил:\r\n-- Люблю молодца за обычай... А теперь убирайся к черту, да смотри, на глаза мне не попадайся, коли хочешь быть цел. \n\n\n VI\r\nЛеонид очень беспокоился о судьбе Никона, когда стороной услышал о происходившем на Медном руднике бунте.\r\nВ участии Никона он не сомневался, а потаенная крепостная молва разнесла, что он арестован и содержится под стражей.\r\nПравильной почты между заводами не существовало, а ссылаться приходилось при оказии.\r\nДа и писать брату Леонид не решался, потому что письма могли перехватить и тогда досталось бы по пути и ему.\r\nРаз летним вечером, когда Леонид заканчивал какую-то работу в своей конторе, к господскому дому, где жил Григорий Федотыч, сломя голову прискакал верховой.\r\nВсе служащие переполошились: это был \"загонщик\", ехавший впереди самого Федота Якимыча.\r\nЭти поездки главного управляющего с завода на завод обставлялись большою торжественностью:\r\nвпереди летел загонщик, за ним на пятерке с форейтором мчался тяжелый дорожный дормез, а позади дормеза скакали казаки горной стражи и свои заводские лесообъездчики.\r\nТак было и теперь.\r\nПо случаю хорошей погоды дормез был открыт, и в окна заводской конторы можно было рассмотреть,\r\nчто Федот Якимыч сидел рядом с каким-то высоким господином в цилиндре, а на козлах рядом с кучером сидел изобретатель штанговой машины Карпушка.\r\n-- Да ведь это Никон! -- крикнул кто-то из служащих. -- Он самый... Рядом с Федот Якимычем сидит. Вот так фунт!\r\nОстрый рабий глаз не ошибся: Федот Якимыч приехал в Новый завод действительно в сопровождении Никона и Карпушки.\r\nСтарик был в веселом настроении и, не вылезая из экипажа, проговорил, указывая глазами на Карпушку:\r\n-- Отвяжите этого подлеца да пусть протрезвится в машинной.\r\nИзобретатель Карпушка действительно был привязан к козлам, потому что был пьян и мог свалиться.\r\nОн так и не просыпался с тех пор, как выпил большую управительскую рюмку из собственных рук Федота Якимыча.\r\nЕго развязали, сняли с козел, встряхнули и повели в контору,\r\nгде \"машинная\" заменяла карцер (свое название это узилище получило от хранившейся здесь никуда негодной, старой пожарной машины).\r\nСделав несколько шагов, Карпушка неожиданно вырвался, подбежал к экипажу и хрипло проговорил:\r\n-- Федот Якимыч, родимый... одну рюмочку... совсем розняло... \n -- Ах ты, ненасытный пес! -- обругался старик, но велел подать рюмку.\r\nГригорий Федотыч был на фабрике, и гостей приняла одна сноха Татьяна, трепетавшая в присутствии грозного свекра.\r\n-- Ну, принимай дорогих гостей, -- пошутил с ней старик. -- Вот привез вам двух гостинцев... Выбирайте, который больше поглянется. Ну, а что попадья? Прыгает?.\r\n. Ах, дуй ее горой!.. Вечером, Никон, в гости пойдем к попу... Одно удивление, а не поп. Левонид-то у них на квартире стоит. Вот так канпанию завели... ха-ха! И немка с ними...\r\nНикон рассеянно молчал, не слушая, что говорит владыка. Это молчание и рассеянность возмущали Федота Якимыча всю дорогу, и он несколько раз принимался ругать Никона.\r\n-- Да ты что молчишь-то, басурман? Ведь с тобой говорят... С Карпушкой-то на одно лыко тебя связать.\r\nУродится же этакой человек... Не гляди ты, ради Христа, очками своими на меня: с души воротит.\r\nВечером, когда у попа пили чай, пожаловали приехавшие гости, то есть Федот Якимыч и Никон.\r\nСтарик, помолившись образу, сейчас же преподнес попадье таинственный сверток, расцеловал ее и проговорил:\r\n-- Это тебе поминки от меня, попадья, чтобы не забывала старика, а от Наташи поклончик отдельно... Ну, здравствуй, хохлатый!\r\nНа Гордеевых в первую минуту Федот Якимыч не обратил никакого внимания, точно их и в комнате не было.\r\nНикон поцеловал руку у Амалии Карловны, а попадье поклонился издали. Это опять рассмешило Федота Якимыча.\r\n-- Чего ты басурманом-то, Никон, прикидываешься? -- шутил старик. -- Руку у немки поцеловал, теперь целуй попадью прямо в губы.\r\n.. У нас, брат, попросту!.. А я-то и не поздоровался с немочкой. Ну, здравствуй, беляночка!\r\nФедот Якимыч хотел ее обнять и расцеловать, как попадью, но та вскрикнула и выбежала из комнаты.\r\n-- Ишь недотрога царевна! -- смеялся старик. -- Ладно я ее напугал... А того не подумала, глупая, что я по-отечески.\r\n.. Старика можно поцеловать всегда. За углом не хорошо целоваться, а старика да при людях по обычаю должна.\r\nПопадья не сводила глаз с Никона, точно хотела прочесть в нем тайные думы Наташи.\r\n\"Вот понравится сатана пуще ясного сокола\", -- невольно подумала она, легонько вздыхая. А Никон пил чай и ни на кого не обращал внимания, точно пришел к себе домой.\r\nЭто невнимание задело попадью за живое. \"Постой, голубчик, ты у меня заговоришь, даром что ученый\", -- решила она про себя.\r\nХохлатый поп, по обыкновению, шагал из угла в угол и упорно молчал, точно воды в рот набрал.\r\nФедот Якимыч разговаривал с Леонидом о заводских делах, -- давешнее веселое настроение соскочило с него разом, и он начал поглаживать свою бороду.\r\nАмалия Карловна несколько раз появлялась в дверях и пряталась, точно девочка-подросток.\r\nПопадья делала ей какие-то таинственные знаки, но немка ничего не хотела понимать, отрицательно качала белокурою головкой и глядела исподлобья на гостей.\r\n-- Послушайте, да вы что пнем-то сидите? -- обрушилась неожиданно попадья на Никона. -- Ну, спойте что-нибудь по крайней мере... Я вам на гитаре сыграю.\r\n-- Так его, хорошенько! -- похвалил Федот Якимыч. -- Не с кислым молоком приехали.\r\nНикон поднял глаза на бойкую попадью и безотчетно улыбнулся. \"Да он хороший!\" -- удивилась попадья. Их глаза встретились еще в первый раз.\r\nПопадья беззаботно тряхнула головой, достала гитару и, заложив по-мужскому ногу за ногу, уселась на диван. Федот Якимыч подсел к ней рядом.\r\n-- Ну, милушка, затягивай, -- упрашивал он. -- Да позаунывнее, чтобы до слез проняло. Уважь, Капитолинушка...\r\nКогда раздались первые аккорды и к ним присоединился красивый женский контральто, Никон даже поднялся с места, да так и впился своими близорукими глазами в мудреную попадью.\r\nОтлично пела попадья, а сегодня в особенности. И красивая была, особенно когда быстро взглядывала своими темными глазами с поволокой.\r\nФедот Якимыч совсем расчувствовался и кончил тем, что вытер скатившуюся старческую слезу.\r\nИ Никон чувствовал, что с ним делается что-то необыкновенное, точно вот он упал куда-то и не может подняться, но это было сладкое бессилие, как в утренних просонках.\r\nАмалия Карловна воспользовалась этим моментом и знаками вызвала мужа в другую комнату. Здесь она с детскою порывистостью бросилась к нему на шею и заплакала.\r\n-- Милочка, что с тобой? -- изумился Леонид, целуя жену.\r\n-- Да как он смел... -- повторяла немка, задыхаясь от слез. -- Так обращаются только с крепостными... \n -- А попадья?\r\n-- Она другое дело, Леонид... Потом он так посмотрел на меня... нехорошо посмотрел. \n -- Да ведь он -- старик. А впрочем, как знаешь...\r\nНемка так и не показалась больше. Она заперлась в своей комнате, сославшись на головную боль.\r\nКогда попадья объявила об этом, Федот Якимыч погладил свою бороду и крякнул. Впрочем, он сейчас же спохватился и принялся за серьезные разговоры с Леонидом.\r\n-- Я привез к тебе брата, ты у меня и будешь за него в ответе, -- объяснил старик. -- Положим, мы с ним помирились, а все-таки ему пальца в рот не клади.\r\n.. Насквозь вижу всего! Одним словом, лапистый зверь. Он будет у вас на Новом заводе меховой корпус строить, а Карпушка будет помогать.\r\nНаказание мое этот Карпушка: с кругу спился мужик... И с чего бы, кажется? Ума не приложу...\r\nУж я с ним и так, и этак, и лаской, и строгостью -- ничего не берет. Дурит мужик... Ты его тоже к рукам прибери: с тебя взыскивать буду.\r\n-- Да что же я с ним поделаю, Федот Якимыч? -- взмолился Леонид.\r\n-- А уж это твоего ума дело... Не люблю, когда со мной так разговаривают. Слышал? Не люблю.\r\nУчился у немцев, а не понимаешь того, как с добрыми людьми жить. Я бы Григорию Федотычу наказал, да не таковский он человек: характер потяжелее моего.\r\nУжин прошел довольно скучно, несмотря на все усилия попадьи развеселить компанию.\r\nВсе были точно связаны. Никон сидел рядом с попадьей, и она не утерпела, чтобы не спросить его шепотом:\r\n-- А вы Наташу знаете? \n -- Какую Наташу? \n -- Ну, дочь Федота Якимыча... Красивая такая женщина -- кровь с молоком. \n -- Ах, да... \n -- Что да?\r\n-- Ничего...\r\nПопадья улыбнулась одними глазами и даже отодвинулась от Никона, -- очень уж пристально он смотрел на нее. \"Этакой мудреный, Христос с ним, -- подумала попадья.\r\n-- Ничего с ним не сообразишь\". Поп Евстигней промолчал все время, и все время никто не обращал на него внимания, как на бедного родственника или приживальца.\r\n-- Вот что, Леонид, ты скажи жене мой поклончик, -- говорил Федот Якимыч на прощанье. -- Так и скажи, что старик Федот Якимыч кланяется...\r\nНикон на прощанье так крепко пожал руку попадье, что та чуть не вскрикнула.\r\nНа другой день утром Федот Якимыч опять заявился в поповский дом, на этот раз уже один.\r\nЛеонид был на службе, попа увезли куда-то с требой, а попадья убиралась в кухне. Старик подождал, когда выйдет \"белянка\".\r\n-- Заехал проститься... -- коротко объяснил он, когда Амалия Карловна вышла в гостиную.\r\n-- Вы уже уезжаете? Так скоро... -- ответила немка и посмотрела своими ясными глазами прямо в душу старику.", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты помошник писателя. ты помогаешь писателю писать главы для книги. ", "role": "system" }, { "content": "Придумай отрывок из книги автора Мамин-Сибиряк Д", "role": "user" }, { "content": "Неистовый старик только ринулся было через стол на Ивана Яковлича, чтобы доказать ему собственноручно, какой такой человек он есть, но Данилушка удержал его вовремя.\r\n- Отстань, дурмень, - хрипел Данилушка, принимая друга в свои железные объятия. - Разве это порядок? \n - Да я ему... Кто он? Да я... Пусти, ради Христа! Дьявол, пусти...\r\n- Не пущу... не шеперься. \n Этим эпизодом игра кончилась. Иван Яковлич бросил карты и проговорил:\r\n- Больше не могу... \n - А почему ты мне под вексель не поверил? - придрался к нему Лепешкин. - Я тебе верю, а ты мне не хочешь... а?\r\nИван Яковлич с улыбкой взял со стола горсть золота и проткнул руку к Лепешкину... \n - Теперь сколько хочешь, а во время игры не могу...\r\n- Да мне теперь-то не надо, а зачем даве не давал? \n - Да нельзя же, говорят тебе! - усовещивал Данилушка расходившегося приятеля. - Невозможно, и все тут... Везде так.\r\n- Черти вы, вот что! - ругался Лепешкин, не зная, как ему сорвать свою обиду.\r\nПод окном послышался звон бубенчиков, - это подкатили кошевые. Вся компания торопливо подкрепилась около винного столика и повалила в переднюю.\r\nКатерина Ивановна вышла после других в бархатной синей шубке на настоящем собольем меху.\r\nКошевые в это время быстро нагружались вином и приличной снедью; в двух даже были поставлены ломберные столы.\r\nПри громадной вместимости кошевых - в них можно было свободно посадить человек двенадцать - эти затеи были самым обыкновенным делом.\r\nВ кошевой Барчука поместились Привалов, Иван Яковлич с Катериной Ивановной, Веревкин, Лепешкин и Данилушка.\r\n- Ох, много еще места пустого... - скорбел Лепешкин. \n - Я сама буду править, - вызвалась Катерина Ивановна. - Барчук, вожжи...\r\nДевушка села на облучок, забрала в руки вожжи, и кошевая полетела за город. Началась самая бешеная скачка вперегонку, но тройку Барчука трудно было обогнать: лошади были на подбор.\r\nДругие кошевые скоро остались назади и ныряли по ухабам, как лодки в бурю. Ночь была звездная, но звезды уже блекли, и небо заволакивалось предутренней белесоватой мглой.\r\nВздымаемый копытами снег покрыл всех серым налетом, а синяя шубка Катерины Ивановны совсем побелела.\r\nСоболья шапочка на голове у нее тоже превратилась в ком снега,\r\nно из-под нее вызывающе улыбалось залитое молодым румянцем девичье лицо, и лихорадочно горели глаза, как две темных звезды.\r\nСвежий воздух, вместо того чтобы освежить Привалова, подействовал как раз наоборот:\r\nон окончательно опьянел и чувствовал, как все у него летит перед глазами, - полосы снега, ухабы, какой-то лес,\r\nрожа Лепешкина, согнутая ястребиная фигура Барчука и волны выбившихся из-под собольей шапочки золотистых волос.\r\nВперед!.\r\n. Чтобы дух занимало и искры сыпались из глаз...\r\nВон Барчук сам взял вожжи, вскрикнул каким-то нечеловеческим голосом, и все кругом пропало в резавшей лицо, слепившей глаза снежной пыли.\r\nЛошадей больше нельзя было рассмотреть, а кошевая точно сама собой неслась в снежную даль, как стрела, выпущенная из лука могучей рукой.\r\nДальнейшие впечатления для Привалова перемешались в самую невозможную мозаику, точно его несло куда-то вихрем. Тройки съехались, на привале все пили...\r\nОткуда-то появились пьяные женщины, которых обливали вином. Потом скакали обратно в город, причем Привалов даже сам несколько времени правил Барчуковой тройкой.\r\nНо все это происходило как во сне или в потемках. В каком-то большом доме, где играла музыка и было очень много женщин, все танцевали, а Лепешкин с Данилушкой откололи свою \"руськую\".\r\nПотом все собрались в большой комнате, где много пили, пели песни... У Привалова сильно кружилась голова, и он заметил, что Веревкин постоянно был возле него, как нянька.\r\n- Столы... составляй столы! - орали пьяные голоса.\r\nИз столов, сдвинутых вместе, образовалось нечто вроде концертной эстрады, которую со всех сторон окружили шатавшиеся пьяные люди.\r\nПотом Привалов видел, как Веревкин вынес из соседней комнаты что-то белое и поставил это белое на помост.\r\nСобравшаяся публика дико взвыла, точно голодная стая волков, которой бросили кусок свежего мяса: на помосте в одной рубашке стояла Катерина Ивановна.\r\n.. Она что-то пела такое веселое и канканировала.\r\nПублика дико выла и несколько раз принималась ее качать на руках. Привалов аплодировал и кричал вместе с другими, и ему страстно хотелось поколотить этого Ивана Яковлича.\r\nПотом вся эта картина исчезла, точно в тумане.\r\nПривалов помнил только, что он сидел очень близко к Катерине Ивановне, она беззаботно смеялась и разглаживала ему волосы своими белыми маленькими руками.\r\nКогда он проснулся, кругом было темно, на полу валялись какие-то спавшие люди, сломанная мебель, пустые бутылки и т.д.\r\nПривалов лежал на диване, а рядом с ним, на поставленных к дивану стульях, богатырским сном спал Nicolas Веревкин.\r\nГолова у Привалова страшно трещала, хотелось пить, в груди что-то жгло.\r\nПривалов смутно припомнил, где он и что с ним, а потом опять забылся тяжелым пьяным сном. Когда он проснулся во второй раз, на полу комнаты сидели и лежали те же фигуры и опять пили.\r\n- В театр пора, Сергей Александрыч!.. - крикнул кто-то. - Вставайте да поправляйтесь скорее. \n - Какой театр... где?\r\n- Да ведь десятый час на дворе... Ха-ха!.. - хохотал Веревкин, только что успевший умыться.\r\nКороткий зимний день был вычеркнут из среды других дней, а наступившая ночь точно служила продолжением вчерашней. \n\n\n XII\r\nЯрмарочный театр, кой-как сгороженный из бревен и досок, был битком набит пьяной ярмарочной публикой.\r\nЛожа, в которую попал Привалов, была одна из ближайших к сцене. Из нее отлично можно было рассматривать как сцену, так и партер.\r\nПривалова особенно интересовал последний, тем более что пьеса шла уже в половине. В ложе теперь сидел он только с Веревкиным, а остальная компания нагружалась в буфете.\r\nПоместившись к барьеру, Привалов долго рассматривал ряды кресел и стульев.\r\nНа них разместилось все, что было именитого на десятки тысяч верст:\r\nмосковские тузы по коммерции, сибирские промышленники, фабриканты, водочные короли, скупщики хлеба и сала, торговцы пушниной, краснорядцы и т.\r\nд. От каждого пахло десятками и сотнями тысяч. Было несколько миллионеров, преимущественно с сибирской стороны.\r\n- Картина!.. - говорил Nicolas, мотая головой в партер. - Вот вам наша будущая буржуазия, которая тряхнет любезным отечеством по-своему. Силища, батенька, страшенная!\r\nВеревкин был пьян еще со вчерашнего, и Привалов тоже чувствовал себя не особенно хорошо: ему было как-то все равно, и он смотрел кругом взглядом постороннего человека.\r\nВ душе, там, глубоко, образовалась какая-то особенная пустота, которая даже не мучила его:\r\nон только чувствовал себя частью этого громадного целого, которое шевелилось в партере, как тысячеголовое чудовище.\r\nВедь это целое было неизмеримо велико и влекло к себе с такой неудержимой силой...\r\nВольготное существование только и возможно в этой форме, а все остальное должно фигурировать в пассивных ролях.\r\nДаже злобы к этому целому Привалов не находил в себе: оно являлось только колоссальным фактом, который был прав сам по себе, в силу своего существования.\r\n- Искусство прогрессирует... - слышался в соседней ложе сдержанный полушепот, который заставил Привалова задрожать: это был голос Половодова.\r\n- Да, во всех отраслях человеческой деятельности, в силу основного принципа всякого прогрессивного движения, строго и последовательно совершается неизбежный процесс дифференцирования.\r\nЯ сказал, что искусство прогрессирует, - действительно, наши отцы, например, сходили с ума от балета, а в наше время он совсем упал.\r\nИ в самом деле, если взять все эти пуанты и тур-де-форсы только сами по себе, получается какая-то глупая лошадиная дрессировка - и только.\r\nВосхищались балетными антраша, в которых Камарго делала четыре удара, Фанни Эльслер - пять,\r\nТальони шесть, Гризи и Сангалли - семь, но вышла на сцену шансонетка - и все эти антраша пошли к черту!\r\nДа-с.\r\n.. Я именно с этой стороны понимаю прогресс...\r\nВ одной ложе с Половодовым сидел Давид и с почтительным вниманием выслушивал эти поучения;\r\nон теперь проходил ту высшую школу, которая отличает кровную золотую молодежь от обыкновенных смертных.\r\n- Вот черт принес... - проворчал Веревкин, когда завидел Половодова.\r\nПоявление Половодова в театре взволновало Привалова так, что он снова опьянел. Все, что происходило дальше, было покрыто каким-то туманом.\r\nОн машинально смотрел на сцепу, где актеры казались куклами, на партер, на ложи, на раек.\r\nК чему? зачем он здесь? Куда ему бежать от всей этой ужасающей человеческой нескладицы, бежать от самого себя?\r\nОн сознавал себя именно той жалкой единицей, которая служит только материалом в какой-то сильной творческой руке.\r\nПо окончании пьесы в ложу ввалилась остальная пьяная компания.\r\nПоявление Ивана Яковлича произвело на публику заметное впечатление; сотни глаз смотрели на этого счастливца, о котором по ярмарке ходили баснословные рассказы.\r\nТипичная свита из Данилушки, Лепешкина и Nicolas Веревкина усиливала это впечатление.\r\nЭти богачи и миллионеры теперь завидовали какому-нибудь Ивану Яковличу, который на несколько времени сделался героем ярмарочного дня.\r\nИз лож и кресел на него смотрели с восторженным удивлением, как на победителя.\r\nДаже обыгранные им купчики разделяли это общее настроение; они были довольны уже тем, что проиграли не кому другому, а самому Ивану Яковличу.\r\n- Папахен-то ведь и спать даже не ложился, - сообщал Привалову Nicolas Веревкин. - Пока мы спали, он работал.\r\n.. За восемьдесят тысяч перевалило... Да... Я советовал забастовать, так не хочет: хочет добить до ста.\r\nNicolas Веревкин назвал несколько громких имен в торговом мире, которые сегодня жестоко поплатились за удовольствие сразиться с Иваном Яковличем.\r\nСам Иван Яковлич был таким же, как и всегда: так же нерешительно улыбался и выглядел по-прежнему каким-то подвижником.\r\n- Сейчас будет Катя петь...\r\n- предупредил Nicolas Привалова, указывая на афише на фамилию m-lle Колпаковой, которая в антракте между пьесой и водевилем обещала исполнить какую-то шансонетку.\r\n- \"Моисей\" в театре, - шепнул Nicolas Веревкин отцу. \n - Где? \n - В первом ряду, налево...\r\n- Ах, черт его возьми!.. Что же ты раньше не сказал? - смущенно заговорил Иван Яковлич. - Необходимо было предупредить Катю.\r\n- Да он только что пришел, а сейчас занавес...\r\nИван Яковлич только пожал плечами и принялся в бинокль отыскивать \"Моисея\".\r\nВ этот момент поднялся занавес, и публика встретила выбежавшую из-за кулис Катерину Ивановну неистовыми аплодисментами.\r\nОна была одета в короткое платьице французской гризетки и бойко раскланивалась с публикой.\r\nЛепешкин и Данилушка, не довольствуясь обыкновенными аплодисментами, неистово стучали ногами в пол.\r\nДаже из ложи Половодова слышались аристократические шлепки затянутых в перчатки рук.\r\nКапельмейстер поднес певице большой букет, и она, прижимая подарок к груди, несколько раз весело кивнула в ложу Ивана Яковлича.\r\n- Ох, горе душам нашим! - хрипел Лепешкин, отмахиваясь обеими руками. - Ай да Катерина Ивановна, всю публику за один раз изуважила...\r\nКапельмейстер взмахнул своей палочкой, скрипки взвизгнули, где-то глухо замычала труба.\r\nНаклонившись всем корпусом вперед, Катерина Ивановна бойко пропела первый куплет; \"Моисей\" впился глазами, когда она привычным жестом собрала юбки веером и принялась канканировать.\r\nСквозь смятое плиссе юбок выступали полные икры, и ясно обрисовывалось, точно облитое розовым трико, колено...\r\nОпустив глаза и как-то по-детски вытянув губы, Колпакова несколько раз повторила речитатив своей шансонетки,\r\nи когда публика принялась неистово ей аплодировать, она послала несколько поцелуев в ложу Ивана Яковлича.\r\n- О-ох, матушка ты наша... - хрипел Лепешкин, наваливаясь своим брюхом на барьер ложи.\r\nВ этот момент в первом ряду кресел взвился белый дымок, и звонко грянул выстрел.\r\nКатерина Ивановна, схватившись одной рукой за левый бок, жалко присела у самой суфлерской будки, напрасно стараясь сохранить равновесие при помощи свободной руки.\r\nВ первых рядах кресел происходила страшная суматоха: несколько человек крепко держали какого-то молодого человека за руки и за плечи, хотя он и не думал вырываться.\r\n- Да ведь это \"Моисей\"!.. - крикнул кто-то. \n - Он самый, - подтвердил Лепешкин. - Я своими глазами видел, как он к музыкантам подбежал да в Катерину Ивановну и запалил.\r\nОпустили занавес. Полиция принялась уговаривать публику расходиться.\r\n- Не уходите, - говорил Nicolas Веревкин Привалову, - мне же придется защищать этого дурака... Авось свидетелем пригодитесь: пойдемте за кулисы.\r\nНа сцене без всякого толку суетились Лепешкин и Данилушка, а Иван Яковлич как-то растерянно старался приподнять лежавшую в обмороке девушку.\r\nНа белом корсаже ее платья блестели струйки крови, обрызгавшей будку и помост. Притащили откуда-то заспанного старичка доктора, который как-то равнодушно проговорил:\r\n- Помогите, господа, перенести больную в уборную куда-нибудь...\r\nДанилушка, Лепешкин, Иван Яковлич и еще несколько человек исполнили это желание с особенным усердием и даже помогли расшнуровать корсет.\r\nДоктор осмотрел рану, послушал сердце и флегматически проговорил:\r\n- Так... пустяки. Впрочем, необходимо сначала привести ее в чувство. \n - Подождите еще минуточку, пока приедет следователь, - упрашивал Веревкин Привалова.\r\nПривалов остался и побрел в дальний конец сцены, чтобы не встретиться с Половодовым, который торопливо бежал в уборную вместе с Давидом.\r\nТеперь маленькая грязная и холодная уборная служила продолжением театральной сцены,\r\nи публика с такой же жадностью лезла смотреть на последнюю агонию умиравшей певицы, как давеча любовалась ее полными икрами и бесстыдными жестами.\r\nПривалову пришлось ждать следователя почти час.\r\nОн присел на сложенные в углу кулисы и отсюда машинально наблюдал суетившуюся на сцене публику; кто тащил ведро воды, кто льду на тарелке, кто корпию.\r\nДоктор несколько раз выходил из уборной и только отмахивался рукой от сыпавшихся на него со всех сторон вопросов.", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты писатель. ты пишешь книги на заказ.Ты разбираешься в литиратуре и знаешь много о других писателях и книгах.\nЭто позвоялет тебе писать тебе книги по запросу. Книги которые ты пишешь обладают лёгким слогом, большим колличеством диалогов и доступным языком ", "role": "system" }, { "content": "Придумай отрывок из книги 1 Воспоминания автора Аксаков С", "role": "user" }, { "content": "твердый и смелый обличитель торжествующей новизны и почитатель благочестивой старины, этот открытый враг слепого подражанья иностранному -- был совершенное дитя в житейском быту;\r\nжил самым невзыскательным гостем в собственном доме, предоставя все управлению жены и не обращая ни малейшего внимания на то, что вокруг него происходило;\r\nчто он знал только ученый совет в Адмиралтействе да свой кабинет, в котором коптел над словарями разных славянских наречий,\r\nнад старинными рукописями и церковными книгами, занимаясь корнесловием и сравнительным словопроизводством;\r\nчто, не имея детей и взяв на воспитание двух родных племянников, отдал их в полное распоряжение Дарье Алексевне,\r\nкоторая, считая все убеждения супруга патриотическими бреднями, наняла к мальчикам француза-гувернера\r\n[Этот француз умел подделаться впоследствии к Шишкову похвалами России и русскому языку.]\r\nи поместила его возле самого кабинета своего мужа; что родные его жены (Хвостовы), часто у ней гостившие, сама Дарья Алексевна и племянники говорили при дяде всегда по-французски...\r\nЯ разинул рот от удивления! Такое несходство слова с делом казалось мне непостижимо.\r\nЧто должен был я подумать о Шишкове? В истинности его убеждений сомневаться было невозможно; итак, это жалкая слабость характера?.\r\n. но мне не хотелось допустить такой мысли -- и крепко смутилась моя молодая голова! Признаюсь, смущало меня и то, что у православного Шишкова -- жена лютеранка!.\r\n.\r\nВ половине четвертого мы были в гостиной, где нашли тетку, двух ее племянниц, девиц Хвостовых, и двух молодых людей, приятелей Казначеева,\r\nХвощинского и Татаринова, с которыми я уже познакомился поутру, потому что они жили на одной квартире с Казначеевым.\r\nПлемянники Александра Семеныча, также гулявшие перед обедом с гувернером, воротились в одно время с нами; через несколько минут приехал дядя.\r\nНе дожидаясь, пока он переоденется, хозяйка велела подавать кушанье и повела гостей за стол.\r\nВозле места, на котором обыкновенно садился Шишков, она пригласила сесть меня. Казначеев сел по другую его сторону.\r\nДядя, переменив только мундир на халат и сапоги на ичиги, шаркая ногами по полу, или как-то таская их по-стариковски,\r\nторопливо вышел из кабинета, сел между мною и Казначеевым и молча занялся сначала своей стынувшей тарелкой супа.\r\nПотом обратился ко мне и принялся рассказывать свой спор в Адмиралтейском совете за какого-то русского морского офицера, которому, совершенно несправедливо, предпочитали немца.\r\nДядя, без всякой, впрочем, ласковости, говорил со мною так просто, так по-домашнему, как будто я век был его семьянином,\r\nи скоро мне самому показалось, что я давно и коротко знаком с хозяином и со всеми его интересами.\r\nЯ заметил, что Дарья Алексевна улыбалась, смотря на нас, и говорила что-то с другими.\r\nВ продолжение всего обеда, чрезвычайно умеренного, дядя ни с кем, кроме меня, не сказал ни одного слова.\r\nВстав из-за стола, он сейчас увел нас с Казначеевым в кабинет и около часа читал поэму Шихматова и объяснял то место, которое хотел указать нам.\r\nНаконец, сказал: \"Ну, бог с вами. Ступайте к молодежи\".\r\nВ гостиной тетка и другие встретили меня улыбками и поздравлениями, что я буду любимцем Александра Семеныча, чему, впрочем,\r\nникто не завидовал, ибо всем казались беседы с ним наедине и бесконечные толкования о славянских корнях смертельною скукою.\r\nЯ, полагаясь более на слова других, чем на свое впечатление, радовался от всего сердца такому неожиданному и скорому обороту дела -- но поспешил домой:\r\nв первый раз случилось, что брат должен был обедать один и даже не знал, где я.\r\nВоротясь, я нашел его в беспокойстве обо мне;\r\nон даже еще не обедал, а как я сам был голоден после диетного немецкого стола у Шишковых, то и пообедали мы очень плотно своими тремя сытными русскими блюдами.\r\nЯ рассказал брату все малейшие подробности нового знакомства и назначил ехать послезавтра вместе с ним к Шишкову.\r\nПервое мое с ним свидание так врезалось в моей памяти, что я мог рассказать его с изумительною (для меня самого) точностью: дальнейшие мои рассказы не могут быть так подробны.\r\nБрата моего приняла тетка очень ласково и радушно; дядя, по своему обыкновению, не обратил на него ни малейшего внимания.\r\nС молодыми племянниками Шишкова, или, лучше сказать, со старшим, с Сашей (иначе называть его не позволяли), брат мой скоро подружился;\r\nменьшой же, Митя, был слишком молод, да и как-то странен.\r\nСаша, известный впоследствии в русской литературе под именем \"Шишкова 2-го\", был тогда блистательным и очаровательным мальчиком.\r\nМного возбуждал он великих надежд своим рановременным умом и яркими признаками литературного таланта.\r\nТетка обожала его, как говорится, и, несмотря на свою практическую рассудительность, совершенно испортила своего любимца. Исключительно женское воспитание редко удается.\r\nЧерез несколько лет не могла она сладить с Сашей, и он поступил в военную службу, прямо в офицеры молодой гвардии и прямо в адъютанты, кажется, к генералу Каблукову.\r\nСаша немедленно сделался отчаянным повесой, был сослан на Кавказ, ушел из-под караула и, будучи арестантом, увез молодую девушку и женился на ней,\r\nжил в крайней бедности, погубил свой замечательный талант, работая для денег, и, наконец, погиб трагическою, всем известною смертью.\r\nНаши посещения дома Шишковых устроились правильным образом:\r\nтри раза в неделю мы с братом у них обедали и проводили иногда вечера, вместе с Казначеевым и его мнимыми родственниками и нередко с семейством Хвостовых.\r\nПо вечерам дядя уезжал в гости или в клуб, где он вел крупную игру.\r\nОн был отличный мастер играть во все коммерческие игры и особенно в рокомболь и всегда много выигрывал. Я после узнал, что он в молодости был сильный банковый игрок.\r\nХотя я приезжал или приходил из \"Комиссии составления законов\" довольно поздно, иногда перед самым обедом,\r\nно всегда проходил прямо в кабинет дяди и вместе уже с ним садился за стол, постоянно подле него.\r\nПосле обеда почти всегда он приглашал меня в кабинет, иногда без Казначеева, и толковал со мною о любимых своих предметах:\r\nо тождестве языка русского и славянского, о красотах священного писания, о русских народных песнях, о порче языка по милости карамзинской школы и проч.\r\nи проч. Я постепенно перешел из безмолвного слушателя в собеседника.\r\nИногда я возражал Александру Семенычу, и он, оспоривая меня, признавал нередко, хотя одностороннюю, правду и значительность возражения;\r\nв таком случае он обыкновенно отмечал в тетради: \"Такое-то возражение нужно хорошенько объяснить и опровергнуть\".\r\nВсе наши разговоры вошли в состав \"Разговоров о словесности\" между двумя лицами: Аз и Буки, напечатанных года через два.\r\nЯ не мог не смеяться, читая их, потому что нередко узнавал себя под буквою Аз, и весьма часто с невыгодной стороны.\r\nМежду тем время шло.\r\nЯ привязался всею душою к Шишкову и хотя никогда не слыхивал от него ласкового слова,\r\nно видел из выражения его глаз, слышал по голосу, как он был доволен, когда я входил к нему в кабинет.\r\nНечего и говорить, что с первой минуты нашего знакомства я стал искать благосклонности старика с таким жаром и напряженным вниманием,\r\nс каким не искал во всю мою жизнь ни в одной женщине.\r\nЭто делалось бессознательно с моей стороны, но все окружающие замечали мои поступки и нередко смеялись мне в глаза;\r\nсама тетка говаривала, что я влюблен в ее мужа и волочусь за ним изо всех сил.\r\nЯ конфузился, но продолжал держать себя по-прежнему.\r\n-- Сначала нередко случалось, что отворишь дверь в кабинет Шишкова, и он, если занят серьезно, то кивнет головою и скажет:\r\n\"А, здравствуй\", но не отодвинет книги или тетради и не прибавит: \"Ну, садись, потолкуем\".\r\n(Я забыл сказать, что через неделю после первого свидания, или, лучше сказать, при первом употреблении второго лица, дядя начал говорить мне: ты.\r\n) В настоящее же время тетрадь или книга уже постоянно отодвигались при моем появлении, так что я сам, зная,\r\nчем хозяин занят, не входил иногда к нему в кабинет или, поздоровавшись, сейчас уходил под каким-нибудь предлогом.\r\nНаконец, вышло из-под спуда мое уменье читать или декламировать.\r\nКазначеев с родственниками, Хвощинским и Татариновым, которые так и остались навсегда его родней,\r\nнаговорили о моем чтении тетке и Хвостовым, и меня стали просить прочитать что-нибудь.\r\nЯ стал читать: чтение всем понравилось, и тетка один раз за обедом вдруг обратилась к мужу и сказала: \"А ты, Александр Семеныч, и не знаешь, что Сергей Тимофеич большой мастер читать?\r\n\" Шишков, конечно, не знал, то есть слышал, да забыл, как меня зовут, и я приметил, что он старался вспомнить: кто это такой Сергей Тимофеич?\r\nЯ поспешил вывесть его из недоумения и сказал, что очень желаю прочесть ему что-нибудь, и,\r\nобратясь к Дарье Алексееве, прибавил, что Александр Семеныч сам превосходно читает и что я боюсь его суда.\r\nДядя промолчал, но после обеда, не уходя из гостиной, он сказал: \"Ну, прочти же что-нибудь\". Я сейчас сбегал в его кабинет, принес Ломоносова и прочел \"Размышление о божием величии\".\r\nДядя был так доволен, что заставил меня прочесть другую пьесу, потом третью, четвертую и, наконец, приметя или подумав, что для других это скучно,\r\nувел меня в кабинет, где я читал ему на просторе из Державина, Капниста и даже из князя Шихматова по крайней мере часа полтора.\r\nЯ должен признаться, что чтение из Шихматова было с моей стороны волокитство!\r\nДядя, очевидно, был очень доволен чтением, иначе он не заставил бы меня читать так долго;\r\nно не похвалил ни одним словом и потом уже никогда не поминал об этом, чем я немало огорчался.\r\nНо зато чтение в гостиной продолжалось с возрастающим успехом.\r\nКроме всегдашнего мужского общества, слушательницами были:\r\nКатерина Алексевна Хвостова, родная сестра хозяйки (женщина замечательная по уму и прекрасным качествам),\r\nдве ее незамужние дочери, девица Турсукова, сочинительница Анна Петровна Бунина и другие.\r\nЯ перешел к чтению драматических пиес; между прочим, я прочел Озерова: \"Эдипа\", \"Фингала\" и, наконец, чью-то комедию.\r\nЧтение последней родило мысль, что как было бы хорошо устроить домашний спектакль.\r\nНадобно сказать, что тетку все считали очень скупою;\r\nв самом же деле она была только расчетлива, да и поступать иначе не могла, ибо доходы Шишкова, довольно ограниченные, состояли в одном жалованье.\r\nМысль о театре понравилась Дарье Алексевне по многим отношениям, но расходы ужаснули, и сначала эта мысль была совершенно отвергнута ею, как невозможная в исполнении.\r\nКонечно, я более всех желал, чтобы у Шишковых устроились благородные спектакли.\r\nСамолюбие мое было очень уже обольщено и даже избаловано еще в Казани, где на университетском театре, посещаемом лучшею публикой, я играл очень много, всегда с блистательным успехом.\r\nГром рукоплесканий сладок, и дым похвал упоителен: я отведал этой сладости и дыма -- и чад не выходил из моей головы.\r\nКроме причин, мною высказанных, у меня была своя, особенная, секретная причина:\r\nя с приезда моего в Петербург, всякий свободный вечер проводил у Шушерина,\r\nс которым мы постоянно занимались сценическим искусством, то есть читали, разыгрывали пиесы и рассуждали об их исполнении.\r\nМои понятия расширились, уяснились;\r\nя узнал много нового, сделал, как умел, под руководством Шушерина,\r\nмного перемен в своей игре на театре -- и мне очень хотелось посмотреть самому на себя, сравнить свою настоящую игру с прежнею.\r\nВпрочем, надо сказать правду, что и кроме удовлетворения собственного самолюбия я имел настоящее призвание и любовь к театру.\r\nЭто доказывалось тем, что я с равным жаром занимался успехом тех пиес, в которых сам не играл. Решительный отказ тетки был для меня очень тяжел.\r\nНо скоро новый опыт моего дарования, при чтении какой-то слезной драмы Коцебу, вновь увлек наше общество, и все решились вновь атаковать Дарью Алексевну.\r\nДля вернейшего успеха пригласили на чтение Петра Андреевича Кикина,\r\n[Петр Андреевич Кикин был одним из самых горячих и резких тогдашних славянофилов; он сделался таким вдруг, по выходе книги Шишкова: \"Рассуждение о старом и новом слоге\".\r\nДо того времени он считался блестящим остряком, французолюбцем и светским модным человеком, как он сам рассказывал мне и Казначееву.\r\nКнига Шишкова образумила и обратила его, и он написал на ней: \"Mon Evangile\" (Мое евангелие). Я видел сам эту надпись, и хотя был очень молод, но мне показалось это смешно.\r\nВ свете называли Кикина новообращенным, новокрещенным, ренегатом, и, точно, как человек перешедший быстро от одного убеждения к другому,\r\nон слишком горячился и впадал в крайности, которые никогда не ведут к убеждению других.\r\nОн беспощадно и грубо, прямо в глаза, казнил своих прежних знакомых мужчин, дам и девиц, недавно знавших его совсем другим человеком.\r\nОн продолжал считаться остряком, и язык его называли бритвой. С глубоким уважением предался он Шишкову, который сам очень его любил и уважал.]\r\nкоторого хозяева очень любили и уважали: он остался весьма доволен и принял живое участие в нашем предприятии.\r\nНапали на самую слабую сторону тетки:\r\nпредставили, как полезна будет игра на сцене для образования наружности ее племянников, то есть старшего,\r\nобожаемого Саши, который прекрасно читал и грезил день и ночь желанием играть на театре.\r\nБез сомнения, он был сильнейшим нашим орудием.\r\nГлавное затруднение -- расходы устранялись отчасти тем, что мы вызвались сами написать занавес и декорации, наклеить их на рамы и, без всякого машиниста,\r\nс одним простым плотником, взялись устроить сцену, к чему Хвощинский, необыкновенный мастер на все ремесла и даже женские рукоделья, оказался вполне способным.\r\nНаконец, обольстили тетку: она согласилась и уже горячо взялась за дело. Для начала выбрали две детские пиески из театра для детей М.\r\nНевзорова;\r\nодна называлась \"Старорусин\", или \"Семейство Старорусиных\":\r\nне ручаюсь за точность названия, но я сам играл отца семейства, отставного служаку,\r\nгосподина Старорусина, которого слова были отражением русского направления Александра Семеныча Шишкова.\r\nКак называлась другая пиеска -- решительно не помню. Племянники Шишкова и мой брат играли женские лица.", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты писатель. ты пишешь книги на заказ.Ты разбираешься в литиратуре и знаешь много о других писателях и книгах.\nЭто позвоялет тебе писать тебе книги по запросу. Книги которые ты пишешь обладают лёгким слогом, большим колличеством диалогов и доступным языком ", "role": "system" }, { "content": "Придумай отрывок из книги автора Достоевский Ф", "role": "user" }, { "content": "Еще в очень молодых летах своих, генеральша умела найти себе, как урожденная княжна и последняя в роде, а может быть и по личным качествам, некоторых очень высоких покровительниц.\r\nВпоследствии, при богатстве и служебном значении своего супруга, она начала в этом высшем кругу даже несколько и освоиваться.\r\nВ эти последние годы подросли и созрели все три генеральские дочери, Александра, Аделаида и Аглая.\r\nПравда, все три были только Епанчины, но по матери роду княжеского, с приданым не малым, с родителем, претендующим впоследствии, может быть, и на очень высокое место и,\r\nчто тоже довольно важно, - все три были замечательно хороши собой, не исключая и старшей, Александры, которой уже минуло двадцать пять лет.\r\nСредней было двадцать три года, а младшей, Аглае, только что исполнилось двадцать. Эта младшая была даже совсем красавица и начинала в свете обращать на себя большое внимание.\r\nНо и это было еще не все: все три отличались образованием, умом и талантами. Известно было, что они замечательно любили друг друга, и одна другую поддерживали.\r\nУпоминалось даже о каких-то будто бы пожертвованиях двух старших в пользу общего домашнего идола - младшей.\r\nВ обществе они не только не любили выставляться, но даже были слишком скромны.\r\nНикто не мог их упрекнуть в высокомерии и заносчивости, а между тем знали, что они горды и цену себе понимают.\r\nСтаршая была музыкантша, средняя была замечательный живописец; но об этом почти никто не знал многие годы, и обнаружилось это только в самое последнее время, да и то нечаянно.\r\nОдним словом, про них говорилось чрезвычайно много похвального. Но были и недоброжелатели. С ужасом говорилось о том, сколько книг они прочитали.\r\nЗамуж они не торопились; известным кругом общества хотя и дорожили, но все же не очень.\r\nЭто тем более было замечательно, что все знали направление, характер, цели и желания их родителя.\r\nБыло уже около одиннадцати часов, когда князь позвонил в квартиру генерала.\r\nГенерал жил во втором этаже и занимал помещение по возможности скромное, хотя и пропорциональное своему значению.\r\nКнязю отворил ливрейный слуга, и ему долго нужно было объясняться с этим человеком, с самого начала посмотревшим на него и на его узелок подозрительно.\r\nНаконец, на неоднократное и точное заявление, что он действительно князь Мышкин,\r\nи что ему непременно надо видеть генерала по делу необходимому, недоумевающий человек препроводил его рядом,\r\nв маленькую переднюю, перед самою приемной, у кабинета, и сдал его с рук на руки другому человеку, дежурившему по утрам в этой передней и докладывавшему генералу о посетителях.\r\nЭтот другой человек был во фраке, имел за сорок лет и озабоченную физиономию и был специальный,\r\nкабинетный прислужник и докладчик его превосходительства, вследствие чего и знал себе цену.\r\n- Подождите в приемной, а узелок здесь оставьте, - проговорил он, неторопливо и важно усаживаясь в свое кресло и с строгим удивлением посматривая на князя,\r\nрасположившегося тут же рядом подле него на стуле, с своим узелком в руках.\r\n- Если позволите, - сказал князь, - я бы подождал лучше здесь с вами, а там что ж мне одному?\n - В передней вам не стать, потому вы посетитель, иначе гость. Вам к самому генералу?\r\nЛакей, видимо, не мог примириться с мыслью впустить такого посетителя и еще раз решился спросить его.\n - Да, у меня дело... - начал было князь.\r\n- Я вас не спрашиваю какое именно дело, - мое дело только об вас доложить. А без секретаря, я сказал, докладывать о вас не пойду.\r\nПодозрительность этого человека, казалось, все более и более увеличивалась;\r\nслишком уж князь не подходил под разряд вседневных посетителей, и хотя генералу довольно часто, чуть не ежедневно, в известный час приходилось принимать,\r\nособенно по делам, иногда даже очень разнообразных гостей, но несмотря на привычку и инструкцию довольно широкую, камердинер был в большом сомнении;\r\nпосредничество секретаря для доклада было необходимо.\r\n- Да вы точно... из-за границы? - как-то невольно спросил он наконец - и сбился; он хотел, может быть, спросить: \"Да вы точно князь Мышкин?\"\r\n- Да, сейчас только из вагона. Мне кажется, вы хотели спросить: точно ли я князь Мышкин? да не спросили из вежливости.\n - Гм... - промычал удивленный лакей.\r\n- Уверяю вас, что я не солгал вам, и вы отвечать за меня не будете. А что я в таком виде и с узелком, то тут удивляться нечего: в настоящее время мои обстоятельства неказисты.\r\n- Гм. Я опасаюсь не того, видите ли. Доложить я обязан, и к вам выйдет секретарь, окромя если вы...\r\nВот то-то вот и есть, что окромя. Вы не по бедности просить к генералу, осмелюсь, если можно узнать?\r\n- О, нет, в этом будьте совершенно удостоверены. У меня другое дело.\r\n- Вы меня извините, а я на вас глядя спросил. Подождите секретаря; сам теперь занят с полковником, а затем придет и секретарь... компанейский.\r\n- Стало быть, если долго ждать, то я бы вас попросил: нельзя ли здесь где-нибудь покурить? У меня трубка и табак с собой.\r\n- По-ку-рить? - с презрительным недоумением вскинул на него глаза камердинер, как бы все еще не веря ушам; - покурить?\r\nНет, здесь вам нельзя покурить, а к тому же вам стыдно и в мыслях это содержать.\r\nХе... чудно-с!\r\n- О, я ведь не в этой комнате просил; я ведь знаю; а я бы вышел куда-нибудь, где бы вы указали, потому я привык, а вот уж часа три не курил.\r\nВпрочем, как вам угодно и, знаете, есть пословица: в чужой монастырь...\r\n- Ну как я об вас об таком доложу? - пробормотал почти невольно камердинер.\r\n- Первое то, что вам здесь и находиться не следует, а в приемной сидеть, потому вы сами на линии посетителя, иначе гость, и с меня спросится.\r\n.. Да вы что же у нас жить что ли намерены? - прибавил он, еще раз накосившись на узелок князя, очевидно не дававший ему покоя.\r\n- Нет, не думаю. Даже если б и пригласили, так не останусь. Я просто познакомиться только приехал и больше ничего.\r\n- Как? Познакомиться? - с удивлением и с утроенною подозрительностью спросил камердинер: - как же вы сказали сперва, что по делу?\r\n- О, почти не по делу!\r\nТо-есть, если хотите, и есть одно дело, так только совета спросить, но я главное, чтоб отрекомендоваться,\r\nпотому я князь Мышкин, а генеральша Епанчина тоже последняя из княжен Мышкиных, и кроме меня с нею, Мышкиных больше и нет.\r\n- Так вы еще и родственник? - встрепенулся уже почти совсем испуганный лакей.\r\n- И это почти что нет. Впрочем, если натягивать, конечно, родственники, но до того отдаленные, что, по-настоящему, и считаться даже нельзя.\r\nЯ раз обращался к генеральше из-за границы с письмом, но она мне не ответила. Я все-таки почел нужным завязать сношения по возвращении.\r\nВам же все это теперь объясняю, чтобы вы не сомневались, потому вижу, вы все еще беспокоитесь: доложите, что князь Мышкин, и уж в самом докладе причина моего посещения видна будет.\r\nПримут - хорошо, не примут - тоже, может быть, очень хорошо.\r\nТолько не могут, кажется, не принять:\r\nгенеральша уж конечно захочет видеть старшего и единственного представителя своего рода, а она породу свою очень ценит, как я об ней в точности слышал.\r\nКазалось бы, разговор князя был самый простой;\r\nно чем он был проще, тем и становился в настоящем случае нелепее, и опытный камердинер не мог не почувствовать что-то,\r\nчто совершенно прилично человеку с человеком и совершенно неприлично гостю с человеком.\r\nА так как люди гораздо умнее, чем обыкновенно думают про них их господа, то и камердинеру зашло в голову, что тут два дела:\r\nили князь так какой-нибудь потаскун и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачек и амбиции не имеет,\r\nпотому что умный князь и с амбицией не стал бы в передней сидеть и с лакеем про свои дела говорить, а стало быть, и в том и в другом случае, не пришлось бы за него отвечать?\r\n- А все-таки вам в приемную бы пожаловать, - заметил он по возможности настойчивее.\r\n- Да вот сидел бы там, так вам бы всего и не объяснил, - весело засмеялся князь, - а, стало быть, вы все еще беспокоились бы, глядя на мой плащ и узелок.\r\nА теперь вам, может, и секретаря ждать нечего, а пойти бы и доложить самим.\r\n- Я посетителя такого как вы без секретаря доложить не могу, а к тому же и сами, особливо давеча,\r\nзаказали их не тревожить ни для кого, пока там полковник, а Гаврила Ардалионыч без доклада идет.\r\n- Чиновник-то?\n - Гаврила-то Ардалионыч? Нет. Он в Компании от себя служит. Узелок-то постановьте хоть вон сюда.\n - Я уж об этом думал; если позволите. И знаете, сниму я и плащ?\r\n- Конечно, не в плаще же входить к нему.\r\nКнязь встал, поспешно снял с себя плащ и остался в довольно приличном и ловко сшитом, хотя и поношенном уже пиджаке.\r\nПо жилету шла стальная цепочка. На цепочке оказались женевские серебряные часы.\r\nХотя князь был и дурачек, - лакей уж это решил, - но все-таки генеральскому камердинеру показалось, наконец,\r\nнеприличным продолжать долее разговор от себя с посетителем, несмотря на то, что князь ему почему-то нравился, в своем роде, конечно.\r\nНо с другой точки зрения он возбуждал в нем решительное и грубое негодование.\r\n- А генеральша когда принимает? - спросил князь, усаживаясь опять на прежнее место.\r\n- Это уж не мое дело-с. Принимают розно, судя по лицу. Модистку и в одиннадцать допустит. Гаврилу Ардалионыча тоже раньше других допускают, даже к раннему завтраку допускают.\r\n- Здесь у вас в комнатах теплее чем за границей зимой, - заметил князь, - а вот там зато на улицах теплее нашего, а в домах зимой - так русскому человеку и жить с непривычки нельзя.\r\n- Не топят?\n - Да, да и дома устроены иначе, то-есть печи и окна.\n - Гм! А долго вы изволили ездить?\r\n- Да четыре года. Впрочем, я все на одном почти месте сидел, в деревне.\n - Отвыкли от нашего-то?\r\n- И это правда. Верите ли, дивлюсь на себя, как говорить по-русски не забыл. Вот с вами говорю теперь, а сам думаю: \"а ведь я хорошо говорю\".\r\nЯ, может, потому так много и говорю. Право, со вчерашнего дня все говорить по-русски хочется.\r\n- Гм! Хе! В Петербурге-то прежде живали? (Как ни крепился лакей, а невозможно было не поддержать такой учтивый и вежливый разговор.)\r\n- В Петербурге? Совсем почти нет, так только проездом.\r\nИ прежде ничего здесь не знал, а теперь столько, слышно, нового, что, говорят, кто и знал-то, так сызнова узнавать переучивается. Здесь про суды теперь много говорят.\r\n- Гм!.. Суды. Суды-то оно правда, что суды. А что, как там, справедливее в суде или нет?\r\n- Не знаю. Я про наши много хорошего слышал. Вот опять у нас смертной казни нет.\n - А там казнят?\r\n- Да. Я во Франции видел, в Лионе. Меня туда Шнейдер с собою брал.\n - Вешают?\n - Нет, во Франции все головы рубят.\n - Что же, кричит?\r\n- Куды! В одно мгновение. Человека кладут, и падает этакий широкий нож, по машине, гильйотиной называется, тяжело, сильно... Голова отскочит так, что и глазом не успеешь мигнуть.\r\nПриготовления тяжелы. Вот когда объявляют приговор, снаряжают, вяжут, на эшафот взводят, вот тут ужасно! Народ сбегается, даже женщины, хоть там и не любят, чтобы женщины глядели.\r\n- Не их дело.\r\n- Конечно! Конечно! Этакую муку!... Преступник был человек умный, бесстрашный, сильный, в летах, Легро по фамилии.\r\nНу вот, я вам говорю, верьте не верьте, на эшафот всходил - плакал, белый как бумага.\r\nРазве это возможно? Разве не ужас? Ну кто же со страху плачет?\r\nЯ и не думал, чтоб от страху можно было заплакать не ребенку, человеку, который никогда не плакал, человеку в сорок пять лет.\r\nЧто же с душой в эту минуту делается, до каких судорог ее доводят? Надругательство над душой, больше ничего!\r\nСказано: \"не убий\", так за то, что он убил, и его убивать? Нет, это нельзя.\r\nВот я уж месяц назад это видел, а до сих пор у меня как пред глазами. Раз пять снилось.\r\nКнязь даже одушевился говоря, легкая краска проступила в его бледное лицо, хотя речь его попрежнему была тихая.\r\nКамердинер с сочувствующим интересом следил за ним, так что оторваться, кажется, не хотелось; может быть, тоже был человек с воображением и попыткой на мысль.\r\n- Хорошо еще вот, что муки немного, - заметил он. - когда голова отлетает.\r\n- Знаете ли что? - горячо подхватил князь: - вот вы это заметили, и это все точно так же замечают, как вы, и машина для того выдумана, гильйотина.\r\nА мне тогда же пришла в голову одна мысль: а что, если это даже и хуже? Вам это смешно, вам это дико кажется, а при некотором воображении даже и такая мысль в голову вскочит.\r\nПодумайте: если, например, пытка;\r\nпри этом страдания и раны, мука телесная, и, стало быть, все это от душевного страдания отвлекает, так что одними только ранами и мучаешься, вплоть пока умрешь.\r\nА ведь главная, самая сильная боль, может, не в ранах, а вот, что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут,\r\nпотом через полминуты, потом теперь, вот сейчас - душа из тела вылетит, и что человеком уж больше не будешь, и что это уж наверно;\r\nглавное то, что наверно.\r\nВот как голову кладешь под самый нож и слышишь, как он склизнет над головой, вот эти-то четверть секунды всего и страшнее.\r\nЗнаете ли, что это не моя фантазия, а что так многие говорили? Я до того этому верю, что прямо вам скажу мое мнение.\r\nУбивать за убийство несоразмерно большее наказание чем самое преступление.\r\nУбийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье.\r\nТот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу или как-нибудь, непременно еще надеется, что спасется, до самого последнего мгновения.\r\nПримеры бывали, что уж горло перерезано, а он еще надеется, или бежит, или просит.\r\nА тут, всю эту последнюю надежду, с которою умирать в десять раз легче, отнимают наверно;\r\nтут приговор, и в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и сильнее этой муки нет на свете.\r\nПриведите и поставьте солдата против самой пушки на сражении и стреляйте в него, он еще все будет надеяться,\r\nно прочтите этому самому солдату приговор наверно, и он с ума сойдет или заплачет.\r\nКто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия? Зачем такое ругательство, безобразное, ненужное, напрасное?", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты знаменитый писатель книг Парфирий. Твой слог легкий, ты любишь писать много далогов. Ты разбираешься в литиратуре и знаешь много о других писателях и книгах.\nЭто позвоялет тебе писать тебе книги по запросу. Книги которые ты пишешь обладают лёгким слогом, большим колличеством диалогов и доступным языком ", "role": "system" }, { "content": "Напиши текс похожий на текст автора Фурманов Д", "role": "user" }, { "content": "и он - куда-нибудь к кулисам, посмотреть, нельзя ли и там чего-нибудь на себя напялить, похохотать…\r\nЭто время приготовлений к спектаклю едва ли не большим было удовольствием,\r\nчем самые спектакли… Артисты начинают одеваться… Но куда спрятаться от зрителя, чтобы поразить его все-таки прелестью неожиданности?\r\n.\r\n. Тычутся-тычутся - ничего не выходит.\r\nТогда из двух зол выбирают меньшее: или все тут заранее насмотрятся один за другим, или уж небольшую компанию отрядить, им показаться, а зато другим - ни-ни… Так и делают.\r\nВыберут человек сорок - пятьдесят, поставят их плотным кольцом в три ряда, а сами артисты в середке:\r\nтут одеваются, тут примеряют парики, гримируются… Только ахнешь, как вспомнишь, сколько потрачено угля на этот самый грим!\r\nМожно себе представить, что за богатства театральные были в 1919 году, коли черную сухую корку считали богатством!\r\nДо гримов ли было дорогих!\r\nЕсли и попадет, бывало, что ценное из этой области, так \"зря\" не расходуют, а в какие-нибудь \"высокоторжественные\", особенные случаи,\r\n- положим, победа большая, обмундирование привезли, паек прибавили, да мало ли в полку своих особенных, позиционных радостей!\r\nИграли актеры не сильно знаменито, а все-таки впечатление производили немалое.\r\nНадо честь отдать Зое Павловне: из небольшого, скудного репертуара она умела выбирать по тем временам самое лучшее.\r\nИграла сама, принимала бойца, знала, что ему нужна была простая, понятная, сильная, своевременная вещь… Такие находились.\r\nНесколько из них даже было написано своими же дивизионными писателями… Иные - не бесталанно.\r\nМногие (большинство) - неуклюже, не литературно, зато имели какое-то необъяснимое качество самородности, силы, верного уклона,\r\nверных мыслей и сильных чувств, при полном иной раз неумении эти мысли и чувства воплотить в художественную форму.\r\nРепертуар слабоватый, но по тем временам не из бедных; в других местах было хуже, слабее, а то и просто вредными пьесами подкармливали…\r\nПотребовалась исключительная любовь Зои Павловны к делу, чтобы совсем \"из ничего\" создать этот подвижной, столь любимый бойцами театр - и в какой ведь обстановке!\r\nЭто не диво, что при других, при благоприятных условиях они рождались, а тут вот,\r\nкогда нет ничего под руками, когда части в непрерывных и тяжких боях, - тут заслуга действительно немалая.\r\nБывало, на двух, на трех верблюдах и тянутся по степи… Сами пешком, имущество на горбах верблюжьих прилажено… Где можно - лошадей доставали;\r\nтогда все по телегам разместятся и от полка к полку, от полка к полку, а там уж давным-давно поджидают многоценных гостей…\r\nКогда Чапаев и все присутствующие получили приглашение \"пожаловать\" на спектакль, оказалось,\r\nчто все уже было готово, сейчас же могут \"занавеску подымать\", как доложил кто-то из приехавших красноармейцев.\r\nРешили съездить - отчего же нет? Тут совсем недалеко.\r\nТем более что у Шмарина лошадей пришлось все равно обменивать на свежих. Когда подъезжали к массе зрителей, там уж было известно, кого поджидали.\r\nВсе оглянулись. Из уст в уста полетело торопливо: \"Чапаев… Чапаев… Чапаев…\"\r\nКартина замечательная!\r\nНа земле, у самой сцены, первые ряды зрителей были положены на животы; за ними другая группа сидела нормально;\r\nза сидевшими, сзади них, третья группа стояла на коленях, будто на молитве в страстной четверг;\r\nза этими - и таких было большинство - стояли во весь рост… Сзади них - десятка два телег, и в телегах сидели опять-таки зрители.\r\nЗамыкали эту оригинально расположенную толпу кавалеристы - на конях, во всеоружии… Так разместились несколько сот человек и на совершенно ровной поляне - и всЈ видели, всЈ слышали…\r\nЧапаева, Федора, Петьку пропустили вперед, поместили \"во втором ярусе\" - сидеть на земле.\r\nСтавили какую-то небольшую, трехактную пьеску, написанную здесь же, в дивизии. Содержание было чрезвычайно серьезное, и написана она была неплохо.\r\nПоказывалось, как красные полки проходили через казацкие станицы и как казачки встречались с нашими женщинами-красноармейками,\r\nкак их чурались и проклинали сначала, а потом начинали понимать… Вот входит полк… Красноармейки, в большинстве коммунистки, одеты по-мужски:\r\nрубаха, штаны, сапоги, штиблеты, лапти, коммунарки на голове или задранный картузишко, и волосы стрижены то наголо, то под гребенку.\r\nВстречают их бабы-казачки, отворачиваются, бранятся, плюются, и иные глумятся или потешаются в разговоре:\r\n- Што ты, дура, штаны напялила? Што ты с ними делать будешь?\n - Эй, солдат, - окликает казачка красноармейку, - зачем тебе прореха нужна?\r\n- Через вас только, проклятых, - бранятся в другом месте казачки по адресу красноармеек,\r\n- через вас все пропадает у нас… Разорили весь край, окаянные, набрали вас тут, б…ей - девать-то некуда… Чего терять вам, прощелыгам?\r\nИзвестно, нечего, ну и шататься… Чужой хлеб кто жрать не будет?\r\n- Да нет же, нет, - пытаются возражать коммунистки-женщины.\r\n- Мы не из тех, как вы думаете, не из тех: мы - работницы… Так же, как и вы, работаем, только по фабрикам, а не хозяйством своим…\r\n- Сволочи вы - вот кто!\n - Зачем - сволочи! У нас тоже семьи дома пооставались… Дети…\r\n- Ваши дети - знаем! - галдели бабы. - Знаем, што за дети… подзаборники.\r\nКоммунистки-женщины доказывают казачкам, что они не шлюхи какие-нибудь, а честные работницы,\r\nкоторых теперь обстоятельства вынудили оставить и работу и семью - все оставить и пойти на фронт.\r\n- Што здесь, што там, - кричали им в ответ казачки. - Где хочешь - одинаково брататься вам, беспутные… Кабы не были такими, не пошли бы сюда… не пошли бы…\r\n- А знаете ли вы, бабы, зачем мы идем?\n - Чего знать, знаем, - отпихиваются те.\n - Да и выходит, что не знаете.\r\n- А мы и знать не хотим, - отворачиваются бабы, - што ни скажи - одно вранье у вас.\r\n- Да это что же за ответ - прямо говорите! - атаковали их красноармейки. - Прямо говори: знаешь али нет? А не знаешь - скажем…\r\n- Скажем, скажем… - замычали бабы. - Нечего тут говорить - одно похабство.\r\n- Да не похабство - зачем? Мы просто другое расскажем. Эх вы!.. Хоть, к примеру, скажем так: мы бабы и вы бабы. Так ли?\n - Так, да не больно так…\r\nГоворившая коммунистка как будто озадачена…\n - Чего?.. Так вы же - бабы?\n - Ну бабы…\n - И белье стираете свое, так ли?\r\n- А што тебе, кто у нас стирает? Воровать, што ли, хочешь, распознаешь?\n - Поди дети есть, - продолжается непрерывная и умная осада, - нянчить их надо.\r\n- А то - без детей… у кого их нет? Это ваши по оврагам-то разбросаны да у заборов…\r\nНо никакими оскорблениями не оскорбишь, не собьешь с толку настойчивых проповедниц.\n - С коровой путаешься… У печки… мало ли…\r\n- Ты дело говори, коли берешься, - обрывает казачка дотошную красноармейку. - Про это я сама знаю лучше тебя.\r\n- Вот и все делай тут, - последовал ответ. - Поняла? Работаешь ты, баба, много, а свет видишь? Свет видишь али нет - спрашиваю? Хорошо тебе, бабе, весело живется? А?\r\n- Та… веселья какая, - уж послабее сопротивляется баба, к которой обращена речь.\n А атака все настойчивей и настойчивей.\r\n- Да и казак колотит - чего молчать? Бьет мужик-то, - верно, что ли?\n - А поди ты, сатана! - замахала руками казачка. - А твое какое дело?\r\n- Кавалер он, знать, твой-то, - усмехнулась агитаторша. - Неужто уж так и не колотил ни разочку? Ври, тетенька, другому, а я сама это дело знаю.\r\nБыл у меня и свой, покойничек: такой подлец жил - ни дна ему, ни крышки!\r\nПьяный дрался да грыз, как пес цепной… Али и его теперь жалеть стану? Да мне одной теперь свет рогожей: хочу - встану, хочу - лягу, одна-то…\r\n- Молотишь, девка, пустое, - уж совсем ослабленно протестует казачка.\r\n- А и так - пусть не били тебя, - шла та на уступки, - пусть не били… а жизни хорошей все-таки не знаешь… И никогда не узнаешь, потому что кто тебе ее даст, жизнь-то эту? Никто.\r\nСама!.. Сама могла бы, а ты вон пень какой: и с места не стронешь, да ведь и слова-то хорошего слушать не хочешь. Ну кто тебя в ы в е д е т после этого?\r\n- Чего выводить-то?.. - недоумевает казачка. - Вывели уж, ладно. - И тут загалдели все.\r\n- Надо! - крепко убеждает красноармейка. - На дорогу надо выходить - тут только и жизнь настоящая начинается… Не знаете вы этого, бабы!\r\n- Начинается… - роптали казачки. - Все у вас там \"начинается\", кончать-то вот не можете.\r\n- Не удается, бабка, а хотелось бы… ой, как бы хотелось поскорее-то, - говорила горячо коммунистка с неподдельным сожалением.\r\n- Мы и штаны затем надели, чтобы окончить скорее, а вы не поняли вот… Смеетесь…\r\n- Смешно - и смеемся, - ответили в толпе, но смеху давно уже не было.\r\nСопротивление, слово за словом, все тише, все слабее, все беспомощнее.\r\n- Понимали бы лучше, чем смеяться-то, - урезонивали баб, - от смеху умен не будешь…\n - Ишь, умны больно сами…\r\nВ этом роде длится беседа - оживленно, естественно, легко… Игра идет с большим подъемом… Очень хорошо передается,\r\nкак казачки начинают поддаваться неотразимому влиянию простых, ясных, убедительных речей… Беседы эти устраиваются не раз, не два.\r\nКрасноармейки-женщины, пока стоят с полком в станице, помогают казачкам, у которых остановились, нянчиться с ребятами, за скотиной ходить, по хозяйству…\r\nИ вот, когда уже полк снимается, - выходит, что картина переменилась.\r\nБабы-казачки напекли своим \"учительницам\" пирогов, колобков сдобных, вышли их провожать с поклонами, с поцелуями, со слезами, с благодарными словами - новыми, хорошими словами…\r\nОтныне в станице два лагеря, и те женщины-казачки, что слушали тогда коммунисток-женщин, - эти все считаются \"большевичками\" и подвергаются жестокому гонению.\r\nПолк ушел… Станица оставлена наедине сама с собою… Многие казачки снова ослабевают, остаются вполне сознательными только единицы,\r\nно у всех - у всех при воспоминаниях о \"красных солдатках\" загораются радостно глаза,\r\nтепло становится на сердце, верится тогда, что не вся жизнь у них пройдет в коровьем стойле,\r\nчто придет какая-то другая жизнь, непременно придет, но не знают они - когда и кто ее за собою приведет.\r\n….\n\n Пьеса окончена. Опущен занавес. Было приказано не кричать и аплодисментами не заниматься. Но безудержно восторженно хлопали бойцы любимой труппе…\r\nЧто-то подумали на позиции казаки, когда услышали этот гвалт? Чувствовали ли они, что тут, на сцене, выводят ихних жен и обращают их в \"коммунистическую веру\"?\r\nПо окончании спектакля - сюрприз. При занятии станицы, оказывается, нашли в одной халупе стихотворение, посвященное Чапаеву и написанное белогвардейским поэтом П.\r\nАстровым, чья фамилия и значилась под последней строкой. Это стихотворение было теперь здесь прочитано с эстрады - тщательно переписанное, его потом преподнесли Чапаеву \"на намять\".\r\nВот оно:\n\n Из-за волжских гор зеленых\n На яицкий городок\n Большевистские громады\n Потянулись на восток.\r\nМного есть у них снарядов,\n Много пушек и мортир,\n И ведет их, подбоченясь,\n Сам Чапаев, командир.\n\n Хочет он Яик мятежный\r\nПокорить, забрать в полон,\n И горят, дымятся села,\n И народный льется стон…\n\n Почитай, во всех поселках\r\nКазни, пьянство у грабеж…\n И гуторят меж собою\n Старики и молодежь:\n\n \"Будет горе, будет лихо\n На родимой стороне.\r\nЭй, казак, берись за пику\n По веселой старине!..\n\n Большевистских комиссаров\n Надо гнать ко всем чертям -\r\nНам без них жилось свободней,\n Старорусским казакам.\n\n Гей, вы, соколы степные,\n Подымайтесь, стар и млад,\r\nСо стены сними винтовку,\n Отточи острей булат\".\n\n Вмиг станицы зашумели,\n И на красные полки\n Дружно сомкнутою лавой\r\nПолетели казаки.\n\n А вослед им улыбался\n Старый дедушка Яик,\n И бежал назад с позором\n Полоумный большевик.\r\nПроизошло чтение это почти неожиданно. Кто его подстроил - так и не узнали, да и не дознавались, впрочем, особенно.\r\nВо всяком случае, можно было бы не читать, а просто передать Чапаеву переписанный экземпляр.\r\nНо уж когда начали читать - останавливать на половине не хотели, дослушали. Потом - у всех недоуменные, вытянутые лица.\r\nФедор подтолкнул Чапаева:\n - Поди выступи, расскажи, как тебя \"били\" казаки…\r\nПредложение попало в нужное место: Чапаев задет был за живое. Он вышел на подмостки и произнес короткую, но ярко образную речь, насыщенную эпизодами боевой жизни… Кончил.\r\nПровожали восторженно… У всех настроение было торжественное… А наутро многих-многих из этих \"зрителей\" то на лугах оставили изуродованными,\r\nрастоптанными трупами, то калеками развозили к станицам и на Уральск…\r\nПоездка эта была последняя, которую Федор с Чапаевым совершали вместе.\r\nУже через несколько дней Федора отозвали на другую, более ответственную работу, а вместо него прислали комиссаром Батурина, с которым Клычков когда-то знаком был еще в Москве.\r\nКуда уехал Федор и что там делал - не станем рассказывать, эта история совершенно особенная.\r\nНапрасно Чапаев посылал слезные телеграммы, просил командующего, чтобы не забирали от него Федора, - ничто не помогло, вопрос был предрешен заранее.\r\nЧапаев хорошо сознавал, что за друга лишался он с уходом Клычкова, который так его понимал, так любил,\r\nтак защищал постоянно от чужих нападок, относился разумно и спокойно к вспышкам чапаевским и брани - часто по адресу \"верхов\",\r\n\"проклятых штабов\", \"чрезвычайки\", прощал ему и брань по адресу комиссаров, всякого \"политического начальства\",\r\nне кляузничал об этом в ревсовет, не обижался сам, а понимал, что эти вспышки вспышками и останутся.\r\nБыло и у Федора время, когда он готов был ставить Чапаева на одну полку с Григорьевым и \"батькой Махно\",\r\nа потом разуверился, понял свою ошибку, понял, что мнение это скроил слишком поспешно,\r\nв раздражении, бессознательно… Чапаев никогда не мог изменить Советской власти, но поведение его,\r\nгорячечная брань по щекотливым вопросам - все это человека, мало знавшего, могло навести на сомнения.\r\nПомнится, еще где-то под Уфой приезжало из Москвы \"высокое лицо\", и это лицо, услышав только раз Чапаева и наслушавшись о нем разной дребедени, сообщило Федору примерно следующее:\r\n\"…Если он только немножко \"того\" - мы его сразу по ногам и рукам скрутим!..\"", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты писатель. ты пишешь книги на заказ.Ты разбираешься в литиратуре и знаешь много о других писателях и книгах.\nЭто позвоялет тебе писать тебе книги по запросу. Книги которые ты пишешь обладают лёгким слогом, большим колличеством диалогов и доступным языком ", "role": "system" }, { "content": "Напиши текс похожий на текст автора Грин А", "role": "user" }, { "content": "- Я не против, - возразила особа, - а даже наоборот. Они девушкой вертят, как хотят; очень жаль девочку, потому что, если не вступиться, ее слопают.\r\n- Слопают? - спросил Дюрок.\n - А вы не знаете Лемарена? - вопрос прозвучал громовым упреком.\r\n- Нет, не знаем.\n - Ну, тогда долго рассказывать. Она сама расскажет. Я уйду, если меня увидят с вами…\r\nДевица всколыхнулась и исчезла за угол, а мы, немедленно следуя ее указанию, и так скоро, как только позволяло дыхание,\r\nкинулись на ближайший спуск к берегу, где, как увидели, нам предстоит обогнуть небольшой мыс - в правой стороне от Сигнального Пустыря.\r\nМогли бы мы, конечно, расспросив о дороге, направиться ближайшим путем, по твердой земле, а не по скользкому гравию,\r\nно, как правильно указал Дюрок, в данном положении было невыгодно, чтобы нас видели на дорогах.\r\nСправа по обрыву стоял лес, слева блестело утреннее красивое море, а ветер дул на счастье в затылок.\r\nЯ был рад, что иду берегом. На гравии бежали, шумя, полосы зеленой воды, отливаясь затем назад шепчущей о тишине пеной.\r\nОбогнув мыс, мы увидели вдали, на изгибе лиловых холмов берега, синюю крышу с узким дымком флага, и только тут я вспомнил, что Эстамп ждет известий.\r\nТо же самое, должно быть, думал Дюрок, так как сказал: - Эстамп потерпит: то, что впереди нас, - важнее его. - Однако, как вы увидите впоследствии, с Эстампом вышло иначе.\r\nIX\r\nЗа мысом ветер стих, и я услышал слабо долетающую игру на рояле, - беглый мотив. Он был ясен и незатейлив, как полевой ветер.\r\nДюрок внезапно остановился, затем пошел тише, с закрытыми глазами, опустив голову.\r\nЯ подумал, что у него сделались в глазах темные круги от слепого блеска белой гальки; он медленно улыбнулся, не открывая глаз, потом остановился вторично с немного приподнятой рукой.\r\nЯ не знал, что он думает.\r\nЕго глаза внезапно открылись, он увидел меня, но продолжал смотреть очень рассеянно, как бы издалека;\r\nнаконец, заметив, что я удивлен, Дюрок повернулся и, ничего не сказав, направился далее.\r\nОбливаясь потом, достигли мы тени здания.\r\nСо стороны моря фасад был обведен двухэтажной террасой с парусиновыми навесами; узкая густая стена с слуховым окном была обращена к нам, а входы были, надо полагать, со стороны леса.\r\nТеперь нам предстояло узнать, что это за бордингауз и кто там живет.\r\nМузыкант кончил играть свой кроткий мотив и качал переливать звуки от заостренной трели к глухому бормотанию басом, потом обратно, все очень быстро.\r\nНаконец он несколько раз кряду крепко ударил в прелестную тишину морского утра однотонным аккордом и как бы исчез.\r\n- Замечательное дело! - послышался с верхней террасы хриплый, обеспокоенный голос. - Я оставил водки в бутылке выше ярлыка на палец, а теперь она ниже ярлыка. Это вы выпили, Билль?\r\n- Стану я пить чужую водку, - мрачно и благородно ответил Билль. - Я только подумал, не уксус ли это, так как страдаю мигренью, и смочил немного платок.\r\n- Лучше бы вы не страдали мигренью, - а научились\"\r\nЗатем, так как мы уже поднялись по тропинке к задней стороне дома, спор слышался неясным единоборством голосов, а перед нами открылся вход с лестницей. Ближе к углу была вторая дверь.\r\nСреди редких, очень высоких и тенистых деревьев, росших здесь вокруг дома, переходя далее в густой лес, мы не были сразу замечены единственным человеком, которого тут увидели.\r\nЭто была девушка или девочка? - я не смог бы сказать сразу, но склонялся к тому, что девочка.\r\nОна ходила босиком по траве, склонив голову и заложив руки назад, взад и вперед с таким видом, как ходят из угла в угол по комнате.\r\nПод деревом был на вкопанном столбе круглый стол, покрытый скатертью, на нем лежали разграфленная бумага, карандаш, утюг, молоток и горка орехов.\r\nНа девушке не было ничего, кроме коричневой юбки и легкого белого платка с синей каймой, накинутого поверх плеч. В ее очень густых кое-как замотанных волосах торчали длинные шпильки.\r\nПоходив, она нехотя уселась к столу, записала что-то в разграфленную бумагу, затем сунула утюг между колен и стала разбивать на нем молотком орехи.\r\n- Здравствуйте, - сказал Дюрок, подходя к ней. - Мне указали, что здесь живет Молли Варрен!\r\nОна повернулась так живо, что все ореховое производство свалилось в траву; выпрямилась, встала и, несколько побледнев, оторопело приподняла руку.\r\nПо ее очень выразительному, тонкому, слегка сумрачному лицу прошло несколько беглых, странных движений. Тотчас она подошла к нам, не быстро, но словно подлетела с дуновением ветра.\r\n- Молли Варрен! - сказала девушка, будто что-то обдумывая, и вдруг убийственно покраснела. - Пожалуйте, пройдите за мной, я ей скажу.\r\nОна понеслась, щелкая пальцами, а мы, следуя за ней, прошли в небольшую комнату, где было тесно от сундуков и плохой, но чистой мебели.\r\nДевочка исчезла, не обратив больше на нас никакого внимания, в другую дверь и с треском захлопнула ее. Мы стояли, сложив руки, с естественным напряжением.\r\nЗа скрывшей эту особу дверью послышалось падение стула или похожего на стул, звон, какой слышен при битье посуды,\r\nяростное \"черт побери эти крючки\", и, после некоторого резкого громыхания, внезапно вошла очень стройная девушка,\r\nс встревоженным улыбающимся лицом, обильной прической и блистающими заботой, нетерпеливыми, ясными черными глазами,\r\nодетая в тонкое шелковое платье прекрасного сиреневого оттенка, туфли и бледно-зеленые чулки.\r\nЭто была все та же босая девочка с утюгом, но я должен был теперь признать, что она девушка.\r\n- Молли - это я, - сказала она недоверчиво, но неудержимо улыбаясь, - скажите все сразу, потому что я очень волнуюсь, хотя по моему лицу этого никогда не заметят.\r\nЯ смутился, так как в таком виде она мне очень понравилась.\r\n- Так вы догадались, - сказал Дюрок, садясь, как сели мы все. - Я - Джон Дюрок, могу считать себя действительным другом человека, которого назовем сразу: Ганувер.\r\nСо мной мальчик… то есть просто один хороший Санди, которому я доверяю.\r\nОна молчала, смотря прямо в глаза Дюрока и неспокойно двигаясь. Ее лицо дергалось.\r\nПодождав, Дюрок продолжал: - Ваш роман, Молли, должен иметь хороший конец. Но происходят тяжелые и непонятные вещи. Я знаю о золотой цепи…\r\n- Лучше бы ее не было, - вскричала Молли. - Вот уж, именно, тяжесть; я уверена, что от нее - все!\r\n- Санди, - сказал Дюрок, - сходи взглянуть, не плывет ли лодка Эстампа.\r\nЯ встал, задев ногой стул, с тяжелым сердцем, так как слова Дюрока намекали очень ясно, что я мешаю.\r\nВыходя, я столкнулся с молодой женщиной встревоженного вида, которая, едва взглянув на меня, уставилась на Дюрока. Уходя, я слышал, как Молли сказала \"Моя сестра Арколь\".\r\nИтак, я вышел на середине недопетой песни, начинавшей действовать обаятельно, как все, связанное с тоской и любовью, да еще в лице такой прелестной стрелы, как та девушка, Молли.\r\nМне стало жалко себя, лишенного участия в этой истории, где я был у всех под рукой, как перочинный ножик - его сложили и спрятали.\r\nИ я, имея оправдание, что не преследовал никаких дурных целей, степенно обошел дом, увидел со стороны моря раскрытое окно,\r\nпризнал узор занавески и сел под ним спиной к стене, слыша почти все, что говорилось в комнате.\r\nРазумеется, я пропустил много, пока шел, но был вознагражден тем, что услышал дальше.\r\nГоворила, очень нервно и горячо, Молли: - Да, как он приехал? Но что за свидания?! Всего-то и виделись мы семь раз, фф-у-у! Надо было привезти меня немедленно к себе.\r\nЧто за отсрочки?! Из-за этого меня проследили и окончательно все стало известно.\r\nЗнаете, эти мысли, то есть критика, приходит, когда задумаешься обо всем. Теперь еще у него живет красавица, - ну и пусть живет и не сметь меня звать!\r\nДюрок засмеялся, но невесело.\r\n- Он сильно пьет, Молли, - сказал Дюрок, - и пьет потому, что получил ваше окончательное письмо. Должно быть, оно не оставляло ему надежды. Красавица, о которой вы говорите, - гостья.\r\nОна, как мы думаем, просто скучающая молодая женщина. Она приехала из Индии с братом и приятелем брата; один - журналист, другой, кажется, археолог.\r\nВы знаете, что представляет дворец Ганувера. О нем пошел далеко слух, и эти люди явились взглянуть на чудо архитектуры.\r\nНо он оставил их жить, так как не может быть один - совсем один. Молли, сегодня… в двенадцать часов… вы дали слово три месяца назад.\r\n- Да, и я его забрала обратно.\r\n- Слушайте, - сказала Арколь, - я сама часто не знаю, чему верить. Наши братцы работают ради этого подлеца Лемарена. Вообще мы в семье распались.\r\nЯ жила долго в Риоле, где у меня было другое общество, да, получше компании Лемарена.\r\nЧто же, служила и все такое, была еще помощницей садовника. Я ушла, навсегда ушла душой от Пустыря. Этого не вернешь.\r\nА Молли - Молли, бог тебя знает, Молли, как ты выросла на дороге и не затоптали тебя! Ну, я поберегла, как могла, девочку.\r\n. Братцы работают, - два брата; который хуже, трудно сказать. Уж, наверно, не одно письмо было скрадено.\r\nИ они вбили девушке в голову, что Ганувер с ней не так чтобы очень хорошо.\r\nЧто у него есть любовницы, что его видели там и там в распутных местах. Надо знать мрачность, в которую она впадает, когда слышит такие вещи!\r\n- Лемарен? - сказал Дюрок. - Молли, кто такой Лемарен?\n - Негодяй! Я ненавижу его!\r\n- Верьте мне, хоть стыдно в этом признаться, - продолжала Арколь, - что у Лемарена общие дела с нашими братцами.\r\nЛемарен - хулиган, гроза Пустыря. Ему приглянулась моя сестра, и он с ума сходит, больше от самолюбия и жадности.\r\nБудьте уверены, Лемарен явится сегодня сюда, раз вы были у брата. Все сложилось скверно, как нельзя хуже.\r\nВот наша семья. отец в тюрьме за хорошие дела, один брат тоже в тюрьме, а другой ждет, когда его посадят.\r\nГанувер четыре года назад оставил деньги, - я знала только, кроме нее, у кого они;\r\nэто ведь ее доля, которую она согласилась взять, - но, чтобы хоть как-нибудь пользоваться ими,\r\nприходилось все время выдумывать предлоги - поездки в Риоль, - то к тетке, то к моим подругам и так далее.\r\nНа глазах нельзя было нам обнаружить ничего: заколотят и отберут. Теперь. Ганувер приехал и его видели с Молли, стали за ней следить, перехватили письмо.\r\nОна вспыльчива. На одно слово, что ей было сказано тогда, она ответила, как это она умеет. \"Люблю, да, и подите к черту!\" Вот тут перед ними и мелькнула нажива.\r\nБрат сдуру открыл мне свои намерения, надеясь меня привлечь отдать девушку Лемарену,\r\nчтобы он запугал ее, подчинил себе, а потом - Гануверу, и тянуть деньги, много денег, как от рабыни.\r\nЖена должна была обирать мужа ради любовника. Я все рассказала Молли.\r\nЕе согнуть нелегко, но добыча была заманчива. Лемарен прямо объявил, что убьет Ганувера в случае брака.\r\nТут началась грязь - сплетни, и угрозы, и издевательства, и упреки, и я должна была с боем взять Молли к себе, когда получила место в этом бордингаузе, место смотрительницы.\r\nБудьте уверены, Лемарен явится сегодня сюда, раз вы были у брата. Одним словом - кумир дур. Приятели его подражают ему в манерах и одежде. Общие дела с братцами.\r\nПлохие эти дела! Мы даже не знаем точно, какие дела… только если Лемарен сядет в тюрьму, то и семейство наше уменьшится на оставшегося братца.\r\nМолли, не плачь! Мне так стыдно, так тяжело говорить вам все это! Дай мне платок. Пустяки, не обращайте внимания. Это сейчас пройдет.\r\n- Но это очень грустно, - все, что вы говорите, - сказал Дюрок. - Однако я без вас не вернусь, Молли, потому, что за этим я и приехал.\r\nМедленно, очень медленно, но верно Ганувер умирает. Он окружил свой конец пьяным туманом, ночной жизнью.\r\nЗаметьте, что не уверенными, уже дрожащими шагами дошел он к сегодняшнему дню, как и назначил - дню торжества.\r\nИ он все сделал для вас, как было то в ваших мечтах, на берегу. Все это я знаю и очень всем расстроен, потому что люблю этого человека.\r\n- А я - я не люблю его?! - пылко сказала девушка.\r\n- Скажите \"Ганувер\" и приложите руку мне к сердцу! Там - любовь! Одна любовь! Приложите! Ну - слышите? Там говорит - \"да\", всегда \"да\"! Но я говорю \"нет\"!\r\nПри мысли, что Дюрок прикладывает руку к ее груди, у меня самого сильно забилось сердце.\r\nВся история, отдельные черты которой постепенно я узнавал, как бы складывалась на моих глазах из утреннего блеска и ночных тревог, без конца и начала, одной смутной сценой.\r\nВпоследствии я узнал женщин и уразумел, что девушка семнадцати лет так же хорошо разбирается в обстоятельствах, поступках людей, как лошадь в арифметике.\r\nТеперь же я думал, что если она так сильно противится и огорчена, то, вероятно, права.\r\nДюрок сказал что-то, чего я не разобрал. Но слова Молли все были ясно слышны, как будто она выбрасывала их в окно и они падали рядом со мной.\r\n- … вот как все сложилось несчастно. Я его, как он уехал, два года не любила, а только вспоминала очень тепло. Потом я опять начала любить, когда получила письмо, потом много писем.\r\nКакие же это были хорошие письма! Затем - подарок, который надо, знаете, хранить так, чтобы не увидели, - такие жемчужины…\r\nЯ встал, надеясь заглянуть внутрь и увидеть, что она там показывает, как был поражен неожиданным шествием ко мне Эстампа.\r\nОн брел от берегов выступа, разгоряченный, утирая платком пот, и, увидев меня, еще издали покачал головой, внутренне осев;\r\nя подошел к нему, не очень довольный, так как потерял, - о, сколько я потерял и волнующих слов и подарков!\r\n- прекратилось мое невидимое участие в истории Молли.\r\n- Вы подлецы! - сказал Эстамп. - Вы меня оставили удить рыбу. Где Дюрок?\n - Как вы нашли нас? - спросил я.\n - Не твое дело. Где Дюрок?\r\n- Он - там! - Я проглотил обиду, так я был обезоружен его гневным лицом. - Там они, трое: он, Молли и ее сестра.\n - Веди!\r\n- Послушайте, - возразил я скрепя сердце, - можете вызвать меня на дуэль, если мои слова будут вам обидны, но, знаете, сейчас там самый разгар. Молли плачет, и Дюрок ее уговаривает.\r\n- Так, - сказал он, смотря на меня с проступающей понемногу улыбкой.\r\n- Уже подслушал! Ты думаешь, я не вижу, что ямы твоих сапогов идут прямехонько от окна? Эх, Санди, капитан Санди, тебя нужно бы прозвать не \"Я все знаю\", а \"Я все слышу!\".\r\nСознавая, что он прав, - я мог только покраснеть.", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты знаменитый писатель книг Парфирий. Твой слог легкий, ты любишь писать много далогов. Ты разбираешься в литиратуре и знаешь много о других писателях и книгах.\nЭто позвоялет тебе писать тебе книги по запросу. Книги которые ты пишешь обладают лёгким слогом, большим колличеством диалогов и доступным языком ", "role": "system" }, { "content": "Придумай отрывок из книги автора Толстой Л", "role": "user" }, { "content": "Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад.\r\nИльин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.\r\nОфицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских,\r\nкак на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности.\r\nЗдржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку.\r\nРостов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив,\r\nимел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать.\r\nРостов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая;\r\nво-вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать.\r\nИ потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек,\r\nпо своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше.\r\nРостов молча смотрел на него.\r\n\"Во-первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать,\r\nкроме как человек на десять, которые были около самого его, -- думал Ростов, -- остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине.\r\nНо и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре?\r\nПотом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы.\r\nИ стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей?\r\nЯ бы не только Петю-брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика,\r\nпостарался бы поставить куда-нибудь под защиту\", -- продолжал думать Ростов, слушая Здржинского.\r\nНо он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт.\r\nОн знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.\r\n-- Однако мочи нет, -- сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского.\r\n-- И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. -- Ильин вышел, и Здржинский уехал.\r\nЧерез пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.\r\n-- Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.\r\nМарья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше.\r\nДоктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой,\r\nвозил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.\r\nРостов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи,\r\nгде прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.\r\n-- Ростов, ты где?\n -- Здесь. Какова молния! -- переговаривались они.\n\n XIII\r\nВ покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров.\r\nМарья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке.\r\nМуж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.\r\n-- И! да у вас какое веселье, -- смеясь, сказал Ростов.\n -- А вы что зеваете?\r\n-- Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.\n -- Марьи Генриховны платье не запачкать, -- отвечали голоса.\r\nРостов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье.\r\nОни пошли было за перегородку, чтобы переодеться;\r\nно в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место.\r\nМарья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески,\r\nи за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.\r\nВ разломанной печке разложили огонь.\r\nДостали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее.\r\nКто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку,\r\nчтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.\r\n-- Оставьте его, -- говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, -- он и так спит хорошо после бессонной ночи.\r\n-- Нельзя, Марья Генриховна, -- отвечал офицер, -- надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.\r\nСтаканов было только три;\r\nвода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов,\r\nно тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны.\r\nВсе офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну.\r\nДаже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной.\r\nМарья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем,\r\nкак ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.\r\nЛожка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому.\r\nРостов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.\r\n-- Да ведь вы без сахара? -- сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.\r\n-- Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.\n Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто-то.\r\n-- Вы пальчиком, Марья Генриховна, -- сказал Ростов, -- еще приятнее будет.\n -- Горячо! -- сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.\r\nИльин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.\n -- Это моя чашка, -- говорил он. -- Только вложите пальчик, все выпью.\r\nКогда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны.\r\nПравилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны,\r\nа чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.\r\n-- Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? -- спросил Ильин.\n -- Она и так королева! И приказания ее -- закон.\r\nТолько что началась игра, как из-за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора.\r\nОн давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось.\r\nЛицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу.\r\nКак только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров.\r\nВернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора,\r\nсмотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.\r\n-- Да я вестового пошлю... двух! -- сказал Ростов. -- Полноте, доктор.\n -- Я сам стану на часы! -- сказал Ильин.\r\n-- Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, -- сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.\r\nГлядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей,\r\nи многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги.\r\nКогда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями;\r\nно долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке.\r\nНесколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть;\r\nно опять чье-нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.\r\nXIV\n\n В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.\r\nВсе с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде.\r\nНо Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье.\r\nВыходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку,\r\nиз-под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.\r\n-- Право, она очень мила! -- сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.\n -- Прелесть какая женщина! -- с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.\r\nЧерез полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: \"Садись! - солдаты перекрестились и стали садиться.\r\nРостов, выехав вперед, скомандовал: \"Марш!\r\n- и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором,\r\nтронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.\r\nРазорванные сине-лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее.\r\nЯсно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя;\r\nвисячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли.\r\nЯснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.\r\nРостов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой.\r\nИ знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его.\r\nЕхать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.\r\nПрежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха.\r\nНе оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью.\r\nОн привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, -- о предстоящей опасности.\r\nСколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою.\r\nОн ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади,\r\nиногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься.\r\nЕму жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего;\r\nон по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.\r\nТолько что солнце показалось на чистой полосе из-под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра;\r\nкапли еще падали, но уже отвесно, -- и все затихло.\r\nСолнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним.\r\nЧерез несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края.\r\nВсе засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.\r\nНе успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана-Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.\r\nЭскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую-то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору.\r\nЛошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.\r\n-- Стой, равняйся! -- послышалась впереди команда дивизионера.\n -- Левое плечо вперед, шагом марш! -- скомандовали впереди.\r\nИ гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии.\r\nСправа стояла наша пехота густой колонной -- это были резервы;\r\nповыше ее на горе видны были на чистом-чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки.\r\nВпереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.\r\nРостову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных.\r\nТрап-та-та-тап! -- хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто-то.\r\nГусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада.", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты писатель. ты пишешь книги на заказ.Ты разбираешься в литиратуре и знаешь много о других писателях и книгах.\nЭто позвоялет тебе писать тебе книги по запросу. Книги которые ты пишешь обладают лёгким слогом, большим колличеством диалогов и доступным языком ", "role": "system" }, { "content": "Напиши текс похожий на текст автора Горький Максим", "role": "user" }, { "content": "суета дня - это только мало приятное введение к тишине ночи, к тем часам, когда остаешься один на один с женщиной, а потом, приятно утомленный ее ласками, спишь без сновидений.\r\nВ этом - всё действительно значительное и настоящее.\r\nЛюди - глупы уже потому, что почти все они, скрыто или явно, считают себя умнее его; они выдумывают очень много лишнего;\r\nвозможно, что они делают это по силе какой-то слепоты, каждый хочет отличиться от всех других, боясь потерять себя в людях, боясь не видеть себя.\r\nГлуп Илья, запутавшийся в книгах еще тогда, когда он учился в гимназии, а теперь заболтавшийся где-то среди социалистов.\r\nМного обидного видел от него Яков, а теперь вот, недавно, пришлось посылать Илье денег куда-то в Сибирь.\r\nНевыносимо, хотя и смешно, глупа мать; еще более невыносимо и тяжко глуп угрюмый отец, старый медведь, не умеющий жить с людями, пьяный и грязный.\r\nСмешон суетливый попрыгун дядя Алексей;\r\nему хочется попасть в Государственную думу, ради этого он жадно питается газетами,\r\nстал фальшиво ласков со всеми в городе и заигрывает с рабочими фабрики, точно старая, распутная баба.\r\nОсобенно же и как-то подавляюще, страшно глуп этот носатый дятел Мирон;\r\nсчитая себя самым отличным умником в России, он, кажется, видит себя в будущем министром и уже теперь не скрывает,\r\nчто только ему одному ясно, что надо делать, как все люди должны думать.\r\nОн тоже старается притереться к рабочим, устраивает для них различные забавы, организовал команды футболистов, завел библиотеку, он хочет прикормить волков морковью.\r\nРабочие ткут великолепное полотно, одеваясь в лохмотья, живя в грязи, пьянствуя;\r\nони в массе околдованы тоже какой-то особенной глупостью, дерзко открытой, лишенной даже той простенькой, хозяйственной хитрости, которая есть у каждого мужика.\r\nО рабочих Якову Артамонову приходилось думать больше, чем о всем другом, потому что он ежедневно сталкивался с ними и давно, еще в юности, они внушили ему чувство вражды,\r\n- он имел тогда немало резких столкновений с молодыми ткачами из-за девиц, и до сего дня некоторые из его соперников, видимо, не забыли старых обид.\r\nКогда он был еще безбородым, в него дважды по ночам бросали камнями.\r\nМатери тогда не однажды приходилось откупаться деньгами от скандалов и бабьего визга, при этом она смешно уговаривала его:\r\n- Что уж это ты, как петух! Подождал бы, когда женишься, или уж заведи одну и - живи! Пожалуются на тебя отцу, так он тебя, как Илью, прогонит...\r\nЗа два, три мятежных года Яков не заметил ничего особенно опасного на фабрике, но речи Мирона, тревожные вздохи дядя Алексея,\r\nгазеты, которые Артамонов младший не любил читать, но которые с навязчивой услужливостью и нескрываемой,\r\nзлорадной угрозой рассказывали о рабочем движении, печатали речи представителей рабочих в Думе,\r\n- всё это внушало Якову чувство вражды к людям фабрики, обидное чувство зависимости от них.\r\nЕму казалось, что он уже научился искусно скрывать это чувство под мелкой уступчивостью их требованиям, под улыбками и шуточками.\r\nНо в общем всё шло не плохо, хотя иногда внезапно охватывало и стесняло какое-то смущение, как будто он, Яков Артамонов, хозяин,\r\nживет в гостях у людей, которые работают на него, давно живет и надоел им, они, скучно помалкивая, смотрят на него так, точно хотят сказать:\r\n\"Что ж ты не уходишь? Пора!\"\r\nВ часы, когда он испытывал это, у него являлось смутное предчувствие, что на фабрике скрыто и невидимо тлеет, дымится что-то крайне опасное для него, лично для него.\r\nЯков был уверен, что человек - прост, что всего милее ему - простота и сам он, человек, никаких тревожных мыслей не выдумывает, не носит в себе.\r\nЭти угарные мысли живут где-то вне человека, и, заражаясь ими, он становится тревожно непонятным.\r\nЛучше не знать, не раздувать эти чадные мысли.\r\nНо, будучи враждебен этим мыслям, Яков чувствовал их наличие вне себя и видел, что бни,\r\nне развязывая тугих узлов всеобщей глупости, только путают всё то простое, ясное, чем он любил жить.\r\nУмнее всех людей, которых он знал, ему казался старик Тихон Вялов; наблюдая его спокойное отношение к людям, его милостивую работу, Яков завидовал дворнику.\r\nТихон даже спал умно, прижав ухо к подушке, к земле, как будто подслушивая что-то.\r\nОн спросил старика:\n - Ты сны видишь?\n - Зачем? Я не баба, - сказал Тихон, и под словами его Яков почувствовал что-то густое, устоявшееся, непоколебимо сильное.\r\n\"Бабьи сны\", - думал Артамонов младший, слушая споры и речи в доме дяди Алексея, думал и внут-ренно усмехался.\r\nВообще же он думал трудно, а задумываясь, двигался тяжело, как бы неся большую тяжесть, и, склонив голову, смотрел под ноги.\r\nТак шел он и в ту ночь от Полины;\r\nпоэтому и не заметил, откуда явилась пред ним приземистая серая фигура, высоко взмахнула рукою,\r\nЯков быстро опустился на колено, тотчас выхватил револьвер из кармана пальто, ткнул в ногу нападавшего человека, выстрелил;\r\nвыстрел был глух и слаб, но человек отскочил, ударился плечом о забор, замычал и съехал по забору на землю.\r\nЛишь после этого Яков почувствовал, что он смертельно испуган, испуган так, что хотел закричать и не мог; руки его дрожали и ноги не послушались, когда он хотел встать с колен.\r\nВ двух шагах от него возился на земле, тоже пытаясь встать, этот человек, без шапки, с курчавой головою.\r\n- Застрелю, сволочь, - хрипло сказал Яков, вытягивая руку с револьвером, - человек повернул к нему широкое лицо и пробормотал:\r\n- Застрелили уж...\n Тут Яков узнал его, тоже забормотал изумленно:\n - Носков? Ах, подлец! Ты?\r\nСтрах Якова быстро уступал чувству, близкому радости, это чувство было вызвано не только сознанием,\r\nчто он счастливо отразил нападение, но и тем, что нападавший оказался не рабочим с фабрики, как думал Яков, а чужим человеком.\r\nЭто - Носков, охотник и гармонист, игравший на свадьбах, одинокий че-довек; он жил на квартире у дьяконицы Параклитовой! о нем до этой ночи никто в городе не говорил ничего худого.\r\n- Так вот чем ты занимаешься! - сказал Яков и встал на ноги, оглядываясь; было тихо, только ветер встряхивал сучки деревьев над забором.\r\n- А - чем я занимаюсь? - вдруг громко спросил Носков. - Я пошутить хотел, попугать вас, больше ничего! А вы сразу - бац! За это - не похвалят, глядите! Я сам испугался...\r\n- Ах, вот как? - насмешливо, тоном победителя, сказал Артамонов. - Ну, вставай, идем в полицию.\r\n- Идти я не могу, вы меня изувечили. Носков поднял шапку и, глядя внутрь ее, прибавил:\n - А полиции я не боюсь.\r\n- Ну, там - увидим. Вставай!\n - Не боюсь, - повторил Носков. - Чем вы докажете, что я на вас напал, а не вы на меня, с испуга? Это - раз!\r\n- Так. А - два? - спросил Яков, усмехнувшись, но несколько удивляясь спокойствию Носкова.\r\n- Есть и два. Я для вас человек полезный.\n - Это - сказка. Это из сказки!\r\nИ, направив револьвер в лицо гармониста, Яков с внезапной злостью пригрозил:\n - Вот я тебе башку размозжу!\r\nНосков поднял глаза и, снова опустив их в шапку, сказал внушительно:\r\n- Не затевайте скандала. Доказать вы ничего не можете, хотя и богатый. Я говорю: пошутить хотел. Я папашу вашего знаю, много раз на гармонии иг\" рал ему.\r\nОн резким жестом взбросил шапку на голову, наклонился и стал приподнимать штанину, мыча сквозь зубы, потом, вынув из кармана платок, начал перевязывать ногу, раненную выше колена.\r\nОн всё время что-то бормотал невнятно, но Яков не слушал его слов, вновь обескураженный странным поведением неудачного грабителя.\r\nС необыкновенной для него быстротой Яков Артамонов сображал!\r\nконечно, надо оставить Носкова тут у забора, идти в город, позвать ночного сторожа, чтоб он караулил раненого, затем идти в полицию, заявить о нападении.\r\nНачнется следствие, Носков будет рассказывать о кутежах отца у дьяконицы.\r\nМожет быть, у него есть друзья, такие же головорезы, они, возможно, попытаются отомстить. Но нельзя же оставить этого человека без возмездия...\r\nНочь становилась всё холодней; рука, державшая револьвер, ныла от холода; до полицейского управления - далеко, там, конечно, все спят.\r\nЯков сердито сопел, не зная, как решить, сожалея, что сразу не застрелил этого коренастого парня, с такими кривыми ногами, как будто он всю жизнь сидел верхом на бочке.\r\nИ вдруг он услыхал слова, поразившие его своей неожиданностью:\r\n- Я вам прямо скажу, хотя это - секрет, - говорил Носков, всё возясь с ногою своей. - Я тут для вашей пользы живу, для наблюдения за рабочими вашими.\r\nЯ. может быть, нарочно сказал, что хотел напугать вас, а мне на самом-то деле надо было схватить одного человека и я опознался...\r\n- Ч-чёрт, - сказал Яков. - Как?\n - Да, вот так... Вы - не знаете, а у дьяконицы в бане собираются социалисты и опять говорят о бунте, книжки читают...\r\n- Врешь, - тихо сказал Яков, веря ему. - А - кто? Кто собирается?\n - Этого я не могу сказать. Арестуют, узнаете. Носков, держась за доски забора, встал и попросил:\r\n- Дайте мне палку, без нее я не дойду... Наклонясь, Яков поднял палку, подал ему и оглянулся, тихо спрашивая:\n - Но тогда как же ты, зачем же вы набросились на меня?\r\n- Я - не набрасывался. Я - опознался. Мне нужно было не вас, а другого. Вы всё это оставьте.\r\nОшибка. Вы увидите скоро, что я говорю правду. Должны дать мне денег на лечение ноги. Вот что...\r\nИ, придерживаясь за забор, опираясь на палку, Носков начал медленно переставлять кривые ноги, удаляясь прочь от огородов,\r\nв сторону темных домиков окраины, шел и как бы разгонял холодные тени облаков, а отойдя шатов десять, позвал негромко:\r\n- Яков Петрович!\n Яков подошел к нему очень быстро. Носков сказал:\n - Вы об этом случае - никому, ни словечка! А то... Сами понимаете.\r\nОн взмахнул палкой и пошел дальше, оставив Якова отупевшим.\r\nПриходилось думать сразу о многом, и ? нужно было сейчас же решить: так ли он поступил, как следовало?\r\nКонечно, если Носков занимается наблюдением за социалистами, это полезный, даже необходимый человек,\r\nа - если он наврал, обманул, чтоб выиграть время и потом отомстить за свою неудачу и за выстрел?\r\nОн врет, что опознался и что хотел напугать, врет, это ясно.\r\nА вдруг он подкуплен рабочими, чтобы убить? Среди ткачей на фабрике была большая группа буянов, озорников, но социалистов среди них трудно вообразить.\r\nНаиболее солидные рабочие, как Седев, Крикунов, Маслов и другие, сами недавно требовали, чтоб контора рассчитала одного из наиболее неукротимых безобразников.\r\nНет, Носков, наверное, обманул. Нужно ли рассказать об этом Мирону?\r\nЯков не мог представить, что будет, если рассказать о Носкове Мирону;\r\nно, разумеется, брат начнет подробно допрашивать его, как судья, в чем-то обвинит и, наверное, так или иначе, высмеет.\r\nЕсли Носков шпион - это, вероятно, известно Мирону. И, наконец, все-таки не совсем ясно - кто ошибся: Носков или он, Яков? Носков сказал:\r\n\"Скоро увидите, что я говорю правду\".\r\nОн смотрел вслед охотнику до поры, пока тот не исчез в ночных тенях.\r\nКак будто всё было просто и понятно: Носков напал с явной целью - ограбить, Яков выстрелил в него, а затем начиналось что-то тревожно-запутанное, похожее на дурной сон.\r\nНеобыкновенно идет Носков вдоль забора, и необыкновенно густыми лохмотьями ползут за ним тени; Яков впервые видел, чтоб тени так тяжко тащились за человеком.\r\nЗадерганный думами, устав от них, Артамонов младший решил молчать и ждать.\r\nДумы о Носкове не оставляли его, он хмурился, чувствовал себя больным, и в обед,\r\nкогда рабочие выходили из корпусов, он, стоя у окна в конторе, присматривался к ним, стараясь догадаться:\r\nкто из них социалист?\r\nНеужели - кочегар Васька, чумазый, хромой, научившийся у плотника Серафима ловко складывать насмешливые частушки?\r\nЧерез несколько дней Артамонов младший, проезжая застоявшуюся лошадь, увидал на опушке леса жандарма Нестеренко,\r\nв шведской куртке, в длинных сапогах, с ружьем в руке и туго набитым птицей ягдташем на боку.\r\nНестеренко стоял лицом к лесу, спиною к дороге и, наклоня голову, подняв руки к лицу, раскуривал папиросу; его рыжую кожаную спину освещало солнце, и спина казалась железной.\r\nЯков тотчас решил, что нужно делать, подъехал к нему, тороп\" ливо поздоровался:\r\n- А я не знал, что вы здесь!\n - Третий день; жене моей, батенька, всё хуже, да-с!\r\nЭто печальное сведение Нестеренко сообщил очень оживленно и тотчас, хлопнув рукою по ягдташу, прибавил:\n - А я - вот! Не плохо, а?\r\n- Вы знаете Носкова, охотника?\r\n- спросил Яков негромко;\r\nрыжеватые брови офицера удивленно всползли кверху, его китайские усы пошевелились, он придержал один ус, сощурился, глядя в небо, всё это вызвало у Якова догадку!\r\n\"Соврет.\r\nНо - как?\"\r\n- Носков? Кто это?\n - Охотник. Курчавый, кривоногий.\n - Да? Как будто видел такого в лесу. Скверное ружьишко... А - что?\r\nТеперь офицер смотрел в лицо Якова пристальным, спрашивающим взглядом серых глаз с какой-то светленькой искрой в центре зрачка; Яков быстро рассказал ему о Носкове.\r\nНестеренко выслушал его, глядя в землю, забивая в нее прикладом ружья сосновую шишку, выслушал и спросил, не подняв глаз:\r\n- Почему же вы не заявили полиции? Это - ее дело, батенька, и это ваша обязанность.\n - Я же говорю: он будто бы шпионит за рабочими, а это - ваше дело...\r\n- Так, - сказал жандарм, гася папиросу о ствол ружья, и, снова глядя прищуренными глазами прямо в лицо Якова, внушительно начал говорить что-то не совсем понятное;\r\nвыходило, что Яков поступил незаконно, скрыв от полиции попытку грабежа, но что теперь уж заявлять об этом поздно.\r\n- Если б вы его тогда же сволокли в полицейское управление, ну - дело ясное! Но и то не совсем.\r\nА теперь как вы докажете, что ов нападал на вас? Ранен? Ба! В человека можно выстрелить с испуга... Случайно, до неосторожности...\r\nЯков чувствовал, что Нестеренко хитрит, путает что-то, даже как бы хочет запугать и отодвинуть его или себя в сторону от этой истории;\r\nа когда офицер сказал о возможности выстрела с испуга, подозрение Якова упрочилось:\r\n\"Врет\".\r\n- Да-с, батенька. За то, что он выдает себя каким-то наблюдателем, этот гусь, конечно, поплатится. Мы спросим его, что он знает.\n И, положив руку на плечо Якова, офицер сказал:", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты помошник писателя. ты помогаешь писателю писать главы для книги. ", "role": "system" }, { "content": "Придумай отрывок из книги Хроника русского автора Тургенев А", "role": "user" }, { "content": "В Комо остановился я в том же трактире, в той же комнате над озером, где останавливался прошлого года, заказал обед и пошел к графу Санназару.\r\nВилла его великолепна и на самом выгодном месте. Он выводил меня по всем тропинкам.\r\nДача разрисована и отделана на италиано-английский манер: это жилище лорда Италии, перенявшего кое-что и у русских, например печи.\r\nХозяин живал в Петербурге с графом Литта и представлен был нашему двору.\r\nОн охотник до лошадей и показал мне петербургскую упряжь Лопатина, несколько переиначенную на италианский манер.\r\nВ саду гора с водопадом, с высокой вершины ее стремящимся. Он виден из центральной залы в одно время с озером.\r\nРазговорившись о хозяйстве, я узнал, что граф платит едва ли не более 4-й части своего дохода с того имения податьми, между тем как с швейцарского поместья,\r\nс всего, получает он до 8 тысяч франков, платит только 100 франков, и то почти добровольно, - на содержание некоторых общественных заведений.\r\n\"Nulla quies gentium sine tributis\" {11} - австрийцы давно постигли силу этого правила во всем его пространстве.\r\nПосле обеда проехался по озеру до виллы Эсте. Прошлого года был далее и, кажется, описал в журнале мое путешествие к виллам Плиния, певицы Пасты и проч.\r\nНедалеко услышали мы выстрел с парохода \"Лорио\", который ежедневно объезжает все берега озера с гуляющими и путешественниками. В сумерки пристал я опять к берегу.\r\n5 ноября ветер был так силен, что капитан парохода не хотел отчаливать от берега, но пассажиры требовали исполнения условия - и по белым бурным волнам \"Лорио\" опять пустился в путь.\r\nДень был впрочем светло-осенний, и солнце ярко сияло на бунтовавшем озере.\r\nОт 8 часов утра до 6 часов вечера пароход обязан объезжать все виллы и возвращаться в Комо, где уже в 6-м часу ожидает его \"Велоцифер\",\r\nотправляющийся ежедневно в Милан, куда и я, взглянув на древний, богатый собор, отправился в 9 часов утра.\r\nПоднявшись на Комскую гору, мы выехали на обширную и плодоносную миланскую дорогу; кормили лошадей в местечке Барлассно, в соседстве коего убит первый ломбардский инквизитор св.\r\nПетр, мученик.\r\nВ память его построен Доминиканский монастырь, в коем теперь семинария.\r\nВ Комо другая, где учатся на свой счет 150 семинаристов, платя около 400 рублей за 8 месяцев: ибо 4 продолжается вакация.\r\n- 10 профессоров обучают их школьному богословию и латинскому церковному языку.\r\nОтсюда поступают они в приходские священники, не только в Комском округе, но и в Тессинском кантоне,\r\nкоторый по части духовной (in spiritualibus), а не по гражданским отношениям церкви, подчинен Комскому епископу.\r\nЯ входил во все подробности здешнего учебного управления; но об этом при другом случае.\r\nМиланская равнина славится своим изобилием; по дороге все рощи, коих деревья переплетены виноградом. Во 2-м часу я остановился в Милане в том же прекрасном трактире св.\r\nМарка, в котором я стоял прежде и который с тех пор рекомендую всем путешественникам.\r\nОн же и близ почты, где я нашел письмо от брата: отыскал гр. В<иельгорску>ю, показал ей процессию конгрегации di S.\r\nSacramento, которая шла в красных плащах, с крестами и хоругвями в собор, где праздновали память св.\r\nКарла Борромейского. Яркая белизна наружности собора и мрачность внутренности оного снова поразили меня.\r\nТам совершали молитвы в честь св. Карла, и хор певчих и инструментальная музыка гремели.\r\nВ подземной капелле, вылитой из одного серебра и золота, теснился к мощам народ, и я вслед за ним.\r\nМолодой монах напоминал прикладывающимся звоном колокольчика, что должно класть деньги на серебряное блюдо.\r\nСеребро и золото, коими обложены стены, рака Карла Борромейского, сияли огнями.\r\nВ церкви более праздношатающихся, чем молящихся. Обедал с пианистом Фильдом, который приехал сюда давать концерты; вечер в la Scala; слышал оперу Доницетти \"Il furioso all'isola di S.\r\nDomingo\" и видел балет \"Il masnadiere Siciliano\". Театр, пение и игра актеров, костюмы - все достойно одного из лучших театров Италии.\r\nМежду актерами нашел знакомых, хотя в первый мой приезд в Милан мне не удалось быть в театре: в конце лета он заперт. Почти все ложи огромного театра и партер были полны.\r\n6 ноября я отправился завтракать в любимый мой cafe, на площадь, перед сияющею массою собора, где уже опять гремела музыка, а на крыльце - продавали четки, житие св.\r\nКарла, образки и проч.\r\nи проч. Был в Академии Брера с гр. В<иельгорской>. Любовался Леонардом да Винчи, Рафаэлем... Зашел в огромную библиотеку: все сии здания некогда принадлежали иезуитам; отыскал у гр.\r\nС<амойловой> нашего Брюллова,\r\nкоего картина - слава России и Италии (ибо русский писал ее в Риме) - теперь выставлена здесь в Брере и привлекает ежедневно толпы знатоков и иностранцев.\r\nЯ видел ее уже в Риме. - 7 брошюр уже написано на эту картину: все к чести Брюллова; ее воспели и в стихах. Сюжет картины: последний день Помпеи.\r\nЗемлетрясение, поглотившее древний город, изображено живо; улица, которую л видел в Помпее, верно списана с натуры;\r\nздания, статуи в моменте падения; жрецы укрываются с сосудами; христианское семейство (Помпея засыпана лавой уже по Р.\r\nX., кажется, во 70-х годах) спасается от ярости божией; но на христианских лицах выражено не бешенство, а предание воле божией, resignation.\r\nВ ту же минуту и молния сверкает, и смешение огней подземных с небесным выражено согласно с натурою: случай возможный и потому позволительный художнику.\r\nМожет быть, нет единства в сюжете и группы слишком развлекают внимание зрителя, но теперь не до критики.\r\n.. Брюллов заглядывал не в одного Плиния, но и наблюдения химиков и \"Farbenlehre\" Гете служили ему к произведению сей поэмы и картины.\r\nЯ подписался на издание гравюры с сей картины, и объясню вам оную по ней и по римскому моему журналу.\r\nТеперь спешу кончать слишком длинное письмо.\r\nВ Милане, где я почти все достопримечательности осмотрел прошлого году, взглянул я снова на триумфальные ворота, кои начал Наполеон и довершает Франц.\r\nПервым посвящены они были победе, теперь миру: Tun vaut l'autre.\r\nПодле них амфитеатр, Наполеоном же воздвигнутый; вокруг обширное поле, где австрийские войска учатся маршировать.\r\nВ Амвросианской библиотеке снова пересматривал Вергилия, исписанного рукою Петрарки, и картины Рафаэля.\r\nПоспешим к \"Тайной вечере\" Леонарда, на стене монастырской ежегодно более и более исчезающей.\r\nЛицо спасителя лучше всех сохранилось;\r\nрука его не благословляет, как мне прежде показалось, но движение оной согласно с страшным изречением, тихо и поразительно:\r\n\"Един от вас предаст мя\", - и все ученики, сообразно характеру каждого, поражены ужасом и изумлением.\r\nДва раза обедал у гр.\r\nС<амойловой> в великолепных чертогах ее, где все дышет негою и роскошью.\r\nЯ встретил тут австрийских генералов, коих корпус в Милане и в окрестностях, а между ними зятя барона Штейна, гр.\r\nВальмодена, который и в нашей службе был генералом. Осмотрел огромную больницу, в коей тысячи поместиться могут. Она основана узурпатором, герцогом Сфорца.\r\n8 ноября выехал в 4-м часу утра в Парму, сопровождаемый жандармами до самого рассвета.\r\nВ 8 часов был я уже в Лоди, взглянул на место сражения, которым славится город еще более, нежели сыром своим; ибо так называемый пармезанский сыр делается в Лоди, а не в Парме.\r\nПеременили лошадей в Казаль-Пустерленго.\r\nПрошлого года отсюда своротил я влево к Кремоне и Мантуе, теперь вправо к Пьяченце (т. е. Plaisance, а как по-русски, право, забыл!) - все на Ломбардской равнине до самого По.\r\nНа таможне, Caroffa, почти у берега По, прописали паспорты, но, не осматривая, впустили нас во владения вдовы Наполеоновой, Марии Луизы, герцогини Пармской, Пьяченской и Гвастальской.\r\nВ них 7000 австрийского войска. В Пьяченце пробыл два часа; смотрел здания, площадь, церкви и двух бронзовых коней с двумя герцогами перед готическим зданием.\r\nСии кони славны в истории художеств: на них сидят Alessandre Farnese и Rannucio Farnese. Собор древний. Город обтекают По и Требия, кои здесь сливаются.\r\nТотила осаждал его. В парижском мире уступили его Марии Луизе. Уже Плиний хвалит благорастворение его атмосферы.\r\nЗа Пьяченцой Campo Morto, где римляне разбиты Ганнибалом; далее развалины Веллийские. Из Пьяченцы начинается древний римский путь, называемый Фламиниевым.\r\nЧерез Фиоренцолу, Borgo-S. Donnino, переехав не раз реку Таро, в 9-м часу вечера приехал я в Парму.\r\nВ почтовом трактире, в столовой, собрание портретов от Наполеона до кривого генерала Нейперга.\r\n9 ноября осмотрел я церкви, особливо Бенедиктинскую, где Корреджио в молодости своей написал \"Вознесение господне\" и сею картиною начал славу свою; весь купол и арки им же исписаны.\r\nМенгс почитал апостолов, окружающих Христа во всей славе его, чудом живописи, особливо перспективы. Прежде Корреджио никто не доводил перспективы до такого совершенства.\r\nIl Chiostro, или внутренние аркады, сени монастырские\" также примечательны живописью ученика Корреджио.\r\nСобор и крещатик (il battistero) - оба италиано-готической архитектуры. Купол собора росписан также Корреджием.\r\nЯ влезал почти до самого купола, видел образ \"Успения\": это торжество ангельской, чистой жизни и бессмертия!\r\nКараччи восхищались им: все сии фрески еще живы и служат образцами для живописцев.\r\nС благоговением приблизился я здесь (в соборе) к памятнику Петрарки; но здесь один памятник и бюст, прах - в Арква. \"Per la memoria di quel uomo...\r\ncaro alia lingua ed al cuore\", - эти слова не из надписи, а из Бертолуччи; надпись латинская: \"Juvenilium juvenis, senilium senex studiosissimus\".\r\nЗдесь гроб славного Бодони. Крещатик любопытен древностию. Он весь обложен мрамором: ваза, или купель, из одного куска: в ней несколько человек погрузить или обливать можно.\r\nИ здесь некогда крестили по-нашему, par immersion, т. е.\r\nпогружали в воду, а не обливали, как теперь у католиков, коих мы потому и называем, кажется, в Малороссии, _обливанцами_. Здание сие из 12-го столетия.\r\nОсмотрел Palazzo-ducale или del Giardino, где много первоклассных картин и фамильных портретов.\r\nФрески Корреджио и других замалеваны по повелению прежнего герцога Фердинанда для того, чтобы не соблазнять детей наготою и срамотою фигур.\r\nТеперь начинают раскрывать их; одна комната отделана А. Карраччи. Старинный театр Farnese помещал 9000 зрителей.\r\nВсе украшения оного сохранены, между коими и герцог на коне, как привидение в темной зале.\r\nВ Пармском музеуме древности почти все веллейские: этот исчезнувший с лица земли город - то же для Пармы, что Геркуланум и Помпея для Неаполя.\r\nСтатуи, монеты, сосуды оного обогатили здешний музей.\r\nЗамечательны таблицы Траяна и другая, древнейшая, на меди, 100 лет до Р. X. вырезанная. В этом дворце живал Наполеон консулом; из спальни его виден великолепный сад.\r\nВ центре Италии, в Риме Наполеон не бывал... Между статуями бронзовый Геркулес - capo d'operai и Бахус юноша. Их увозили в Париж.\r\nПозлащенная голова импер<атора> Адриана; щипцы древние, экземпляр единственный, и орудия, коими мучили первых христианских мучеников.\r\nВ картинной галерее - Корреджий: Мадонна его божественно-прелестна! 24 000 медалей; библиотека открыта для всех ежедневно.\r\nЯ спешил ко вдове Бодони, мне показали главные его издания и дали маленький каталог оным.\r\nКаксе совершенство в черноте чернил, в пунсонах, в бумаге! Вдова Бодони и все ее заведение во дворце.\r\nВ кабинете мужа бывал император Павел I, великим князем. Для него напечатали 32 раза \"Отче наш\", на разных славянских наречиях.\r\nМне показали литеры, самим Бодони сделанные: их до 665. В \"Manuel typographique\" исчислены все труды покойного.\r\nВ латинской надписи под портретом Бодони назван великим. Здесь типографщик; во Флоренции - монах-аптекарь. - Издания Грея, Данта славятся отделкою.\r\nЛорд Спенсер и граф Бутурлин имеют полное собрание всего, что издано в типографии Бодони: вдова доставила графу Бутурлину даже визитные карточки, у ней напечатанные.\r\nОсмотрел и atelier гравера Тоски славного ученика Бервика. Chef-d'oeuvre его - тоскан<ский> герцог, ныне здесь царствующий, и вшествие Генриха IV в Париж, с Жерара.\r\nЧасто для гравирования одной картины нужно 2, 3 и 4 года. Был и в университете.\r\nКанцлер оного, Ломбардини, познакомил меня с устройством учебной части в трех герцогствах, прочел статистику оной, из коей видно, что здесь не 40 человек учится!\r\nПо статистическим соображениям Дюпеня это juste milieu между просвещенным государством и во _мраке и сени смертней_ седящими!\r\nВ Парме, в 3 факультетах учатся 420 студентов; 4-й факультет переведен после смут италианских в Пьяченцу.\r\nУниверситетское здание досталось университету после иезуитов, кои отсюда изгнаны вскоре после уничтожения их ордена в Испании и Португалии.\r\nКанцлер снабдил меня регламентом университетским. В театре давали драму из романа Манзони \"I Promessi sposi\". Актеры не дурны. Вдова Наполеона сидела в ложе.\r\nДля австрийских офицеров оставляются два ряда кресел; это их привилегия почти во всей Италии. Я был в ложе М. А.\r\n<Нарышкиной>, и с тех пор (начиная от Женевы до Милана) мы каждый вечер здесь в Модене, в Болоний, и наконец во Флоренции, встречаемся в трактирах, на дороге и в театрах.\r\n10 ноября в воскресенье приехал я в Модену. За несколько миль отсюда увидел я Апеннины, покрытые снегом.\r\nНа таможне продержали аббата более часу (меня не осматривали по прежней причине) и раскрывали все его чемоданы, наполненные молитвенниками и проповедями,\r\nкоими запасся бедный миссионер для исполнения обязанностей своего ордена, и за эти проповеди взяли с него пошлину, вопреки русской пословице.\r\n.. Земля богатая, обработанная; река Secchia напояет ее. От нечего делать спорил я с попом-лазаристом-миссионером о чудесах.\r\nОн насказал мне много и о чудесах, недавно умершими братьями его ордена совершенных,\r\nа я называл его и товарищей его идолопоклонниками, и он продолжал бормотать про себя воскресные молитвы.\r\nНа половине дороги к Модене Reggio, \"il natio nido\" Ариоста.\r\nЯ осмотрел древний собор с колоссальным Адамом и Евою и церковь della Chiara, замечательнейшую в Реджио.", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты писатель. ты пишешь книги на заказ.Ты разбираешься в литиратуре и знаешь много о других писателях и книгах.\nЭто позвоялет тебе писать тебе книги по запросу. Книги которые ты пишешь обладают лёгким слогом, большим колличеством диалогов и доступным языком ", "role": "system" }, { "content": "Напиши текс похожий на текст автора Андреев Л", "role": "user" }, { "content": "Онуфрий. Немножко рано, но в предвидении дальнейшего... я думаю, можно ускорить естественный ход событий.\r\nВерно, Коля? Что так таращишь глаза? - не таращи, брат, не надо. Это делает тебя похожим на вареного рака.\r\nГлуховцев. Радуюсь. \n Онуфрий. Ну и радуйся, черт с тобой! Не люблю я, Коля, слюнтяев! \n Григорий Иванович. Готово. Пожалуйте.\r\nВстают и торжественно пьют на брудершафт: руку через руку, трижды целуются, сплевывают в сторону и ругаются.\r\nОнуфрий! Друг! \n Онуфрий. Григорий! Ангел! \n Глуховцев (находит в углу шашку офицера и пробует ее). Это ваша?\r\nГригорий Иванович. Это? Да. Только осторожнее, коллега, она отпущена.\r\nОнуфрий. Оставь, Коля! Не люблю я, когда дети берут в руки что - нибудь острое. \n Глуховцев. Григорий Иванович, покажите-ка приемы.\r\nГригорий Иванович. С наслаждением, коллега. (Становится, пошатываясь, в позицию и показывает приемы.) \n Онуфрий. Здорово!\r\nГригорий Иванович (несколько запыхавшись). Я, Онуша, два приза взял: один за шашку, а другой за стрельбу из револьвера. Вот погляди - ка, брат, какие часы. Что, здорово?\r\nОнуфрий. Здорово. Ты обо мне, Гриша, плохо не думай: у меня тоже шпага есть, - этакий толедский клинок.\r\nИ когда я живу в тихом семействе, то ковыряю им в самоваре. Меня за это очень любят, Гриша, в тихих семействах.\r\nГлуховцев. А вы где познакомились с Ольгой Николаевной?\r\nГригорий Иванович. С какой Николаевной? Ах, да, с Оленькой - то? Да у Омона, коллега! Они там с мамашей вчера прогуливались.\r\nКакой букет роскошных женщин! Какой свет! Какое общество! Но только вчера я был немного выпивши.\r\n.. Постой, был я вчера у цыган или нет? Вот история. Не то третьего дня... Все, брат, перепуталось. Вчера, вчера! Ах, как они поют. Онуша!\r\nОнуфрий. Не нравится мне эта мамаша, чтоб ей трижды лопнуть.\r\nГригорий Иванович (убежденно). Дрянь! И не говори, Онуша, ужаснейшая дрянь. А девчоночка хорошенькая и совсем на это не похожа. Даже жалко!\r\nГлуховцев. Жалко? \n Онуфрий. Жалость, дети мои, вредное чувство. Так сказал Заратустра. \n Григорий Иванович. Верно! А кто это Заратустра?\r\nГлуховцев. Мудрец.\r\nГригорий Иванович. Люблю мудрецов! (Наклоняясь, почти шепотом.\r\n) Вот скажите мне, коллеги, предложу я вам один очень важный вопрос для существования человека: есть бог или нет? У нас в полку говорят...\r\nКороткий стук в дверь; входят Евдокия Антоновна с Ольгой Николаевной.\r\nЕвдокия Антоновна (задыхаясь). Вот и мы! Она у подруги была, на минутку за нотами забежала. Оленька, мой друг, ты со всеми знакома?\r\nОльга Николаевна (из передней). Дайте хоть раздеться, мамаша.\r\nГригорий Иванович (устремляясь в переднюю). Оленька, дружок, ты что же это вздумала? Какая чудачка! Испугалась, а? Ну, ничего, ничего, раздевайся.\r\nПойдем поскорее, я тебе покажу, - тут такой, брат, славный народ! Позвольте представить, господа: Оленька.\r\nОльга Николаевна, не ожидавшая встретить ни Глуховцева, ни Онуфрия, испуганно делает шаг назад. Студенты молча здороваются, и Глуховцев целует руку.\r\nОльга Николаевна. Я и не знала, что вы у нас. Мамаша, отчего же вы мне ничего не сказали? \n Евдокия Антоновна. Ах, Оля! Я хотела тебе приготовить маленький сюрприз.\r\nГригорий Иванович. Я безумно счастлив: такой свет! Такое общество! Господа, на середину стол! Да прибодритесь, мамаша! Чего там! Тут такое воодушевление, такой восторг!\r\nОнуфрий. Бутылки надо снять, а то побьются.\r\nГригорий Иванович. Хорошо бы самоварчик, мамаша! Для полноты картины! Ты выпьешь чайку, Онуша? С ромом, а? Так хорошо, прозябши!\r\nЕвдокия Антоновна. Ах, какой очаровательный характер! Сейчас будет и самовар. (Выходит.)\r\nГригорий Иванович и Онуфрий приготовляют стол; Ольга Николаевна и Глуховцев стоят у двери в прихожую.\r\nГлуховцев (к Ольге Николаевне). Вы зачем сюда пришли? \n Ольга Николаевна (умоляюще). Коля! Боже мой, ты пьян?\r\nГлуховцев. Вы зачем сюда пришли? \n Ольга Николаевна. А вы зачем пришли сюда, Коля? Я боюсь вас. \n Глуховцев. Чтоб видеть вас - ведь я же влюблен. Вы помните Воробьевы горы?\r\nОльга Николаевна. Не мучай меня! Ведь я от него убежала, Коля, я не хотела. \n Глуховцев. А потом прибежала? Захотела?\r\nГригорий Иванович. Готово! Пожалуйте! Нет, нет, Онуша, ты возле меня, я с тобой не расстанусь. А ты, Оленька, сюда, по левую руку.\r\n.. Что, озябла, дружок? Ручки - то у тебя какие холодные! Ничего, брат, выпьешь, и сейчас все пройдет. Боже мой, какая роскошь!\r\nОнуфрий. Да, совсем как в лучших домах. \n Глуховцев. Ты про какие дома говоришь, Онуфрий? \n Онуфрий. Ах, Коля, боюсь - вреден тебе коньяк: говорил - не надо пить из стакана.\r\nГлуховцев (громко). Ты про какие дома говоришь? Я тебя спрашиваю. \n Ольга Николаевна. Дайте мне конфет, Онуфрий Николаевич.\r\nГлуховцев. Передай, Онуфрий! Ольга Николаевна очень любит сладкое!\r\nГригорий Иванович. Все девицы любят сладкое. Кушай, Оленька, кушай - конфет хватит, а не хватит, так еще возьмем.\r\nВ Москве удивительные конфеты, Онуша, я уже взял пять фунтов, чтобы домой отвезти, да, кажется, у цыган позабыл.\r\nЕвдокия Антоновна (входя). Вот и самовар несут. (Обиженно.) А мне местечка не оставили: нехорошо, молодые люди, нужно старость уважать.\r\nГригорий Иванович. Мамаша, да что вы! Как можно без вас! Подвиньтесь немного, коллега.\r\nЕвдокия Антоновна. Какое приятное соседство, господин Глуховцев.\r\nОльга Николаевна (тихо). Григорий Иванович, дайте, пожалуйста, ей рюмку коньяку, она очень озябла. На дворе такая слякоть.\r\nГригорий Иванович. Ну, конечно. Мамаша! Коньячку! Фин - шампань! \n Глуховцев. Говорят, что в обществе шептаться неприлично!\r\nОнуфрий. Ах, Коля, как ты тонко изучил хороший тон: советую тебе купить лаковые ботинки и открыть танцкласс.\r\nЕвдокия Антоновна. Господин Глуховцев совсем не похож на учителя танцев: учителя танцев всегда такие веселые, такие элегантные, а господин Глуховцев очень, очень мрачный юноша.\r\nГригорий Иванович Мрачность? Какая мрачность? Тут такое воодушевление, мамаша, душа разговаривает с душою, и в небесах поют птицы.\r\nВам, мамаша, нужно гордиться, что вы в такой компании, где царствует свет разума и млеко просвещения! (Со слезой.\r\n) Мамаша, ты чувствуешь, что это называется тужурка, студенческая тужурка! За твое здоровье, Онуша! Давай поцелуемся!\r\nКоридорный в замасленном сюртуке вносит самовар. \n\n Ольга Николаевна. На тот столик поставьте, Петр.\r\nГригорий Иванович. Петр! Петруша! На-ка, брат, рюмочку, выпей. \n Петр (мрачно). Нам нельзя. \n Онуфрий. А ты, Петр, притворись, что можно.\r\nГригорий Иванович. Ну, ну, притворяйся поскорей, Петруша. \n Петр (отвернувшись, выпивает; мрачно). Благодарим. (Уходит.)\r\nЕвдокия Антоновна (жеманничая). Дайте мне секоладочку, я так хочу секоладочку.\r\nОнуфрий. Какое очаровательное бебе! Нате, дусецка, секоладочку.\r\nЕвдокия Антоновна. Мелси. (Жадно набрасывается на еду и питье, но пьет только наливку и ликер.) \n Григорий Иванович (запевает).\r\nБыстры, как волны, все дни нашей жизни. \n Онуфрий. Врешь, как Блохин, Гриша! Покажем ему, Коля. Буде, брат, дуться! Жизнь коротка, а водки много.\r\nГригорий Иванович. Коллега, пой! Ведь я этой минуты, может, двадцать лет ждал! Студенческие песни, господи боже мой, да ведь никто не поверит, как рассказывать начну.\r\nОкажи честь, смилуйся, коллега. (К Онуфрию.) Что, он хорошо поет, а?\r\nОнуфрий. Хорошо. Начинай, Коля. \n Глуховцев (громко). Онуфрий, ты помнишь Воробьевы горы?\r\nОнуфрий. Если, Коля, я буду помнить все места, на которых я пролил слезу, то мое воображение подмокнет. Буде дурачиться. Пой. (Запевает.)\r\nБыстры, как волны... \n Григорий Иванович. \n Все дни нашей жизни. \n Глуховцев (пристально глядя на Ольгу Николаевну). Что час, то короче к могиле наш путь.\r\nХором. \n\n Налей же, товарищ, заздравную чару, \n Кто знает, что с нами случится впереди.\r\nГригорий Иванович. Какие слова, мамаша! Вы только вслушайтесь. (Поет.) \n ...заздравную чару.\r\nГлуховцев (протягивает рюмку к Ольге Николаевне). Чокнемся! \n Ольга Николаевна. Я не хочу пить.\r\nГлуховцев. Напрасно. В вашем положении без этого нельзя. \n Онуфрий (запевает). \n Умрешь - похоронят...\r\nГригорий Иванович. \n Как не жил на свете... \n Глуховцев (глядя на Ольгу Николаевну).\r\nУж снова не встанешь к веселью друзей... \n\n Хором. \n\n Налей же, товарищ, заздравную чару,\r\nБог знает, что с нами случится впереди. \n\n Евдокия Антоновна. Что же ты не поешь, Оленька? У нее такой прекрасный голос, Григорий Иванович. Я все мечтала для нее о консерватории.\r\nОльга Николаевна. Вытрите рот, мамаша. Вы вся перепачкались шоколадом.\r\nГригорий Иванович. Оленька, что же ты не поешь, в самом деле, а? И не пьешь ничего? Это недопустимо! Мамаша, скажите ей, что это нетактично.\r\nТут такой народ!.. Выпей, Оленька, сладенького.\r\nОльга Николаевна. Я не хочу. У меня голова болит. \n Глуховцев. Пей! \n Григорий Иванович. Ну зачем так, коллега? Она и так выпьет. Кушай, Оленька.\r\nГлуховцев. Пей! Все проститутки пьют. \n Евдокия Антоновна. Что - с? Что вы изволили сказать, господин Глуховцев?\r\nОнуфрий. Оставь, Коля! А то уйду сейчас! \n Глуховцев (стучит кулаком по столу). Пей, проститутка!\r\nОнуфрий (хватая его за руку). Оставь, Коля! Не смей! Ты с ума сошел!\r\nЕвдокия Антоновна. Мальчишка! Грубиян! Как вы смеете! Я не позволю, чтобы мою дочь оскорбляли! \n Глуховцев. Молчи, дрянь!\r\nОльга Николаевна. Молчите, молчите, мамаша! Коля! Колечка, опомнись!\r\nЕвдокия Антоновна. Я не позволю! Что же это такое? Ворвался в дом и оскорбляет. Господин офицер, хоть вы заступитесь за женщину.\r\nОнуфрий (удерживая). Сиди, Гриша!\r\nГригорий Иванович. Позволь, Онуфрий! Не мешай. Послушайте, коллега, это нехорошо.\r\nЭто не по - студенчески. Зачем оскорблять женщину? Это очень нетактично. На вас мундир, молодой человек!\r\nГлуховцев (вставая). А ты кто? \n Ольга Николаевна. Коля! \n Онуфрий. Да сиди же, Гриша, сиди!\r\nГригорий Иванович (встает). Я? То есть как это? Вы что хотите этим сказать? И кто вам дал право тыкать?\r\nГлуховцев. А ты кто? Говори! \n Григорий Иванович. Прошу замолчать! \n Глуховцев. Ты - подлец.\r\nГригорий Иванович. Что? (Рвется к Глуховцеву, но его с обеих сторон удерживают Ольга Николаевна и Онуфрий.) Повтори! Пустите меня!\r\nГлуховцев. Подлец! Слышал? Говоришь о чести, о жалости, а сам девчонок покупаешь?\r\nГригорий Иванович (задыхаясь). Что? Что? Что? Пустите меня, я вам говорю! Руки прочь!\r\nСмятение. Крики. Евдокия Антоновна визжит: \"Вон! Вон! \" - и лезет к Глуховцеву. Тот отпихивает ее, и она падает на диван.\r\nЕвдокия Антоновна. Убил! Спасите! Убил! \n Григорий Иванович (вырываясь). Пустите, я вам говорю. А-а-а, черт! Ну-с! Теперь поговорим. Что вы изволили сказать?\r\nГлуховцев. А вот что. (Быстро отскакивает в угол и вытаскивает шашку.) Ну, иди. \n Онуфрий. Коля, брось! Брось!\r\nОльга Николаевна (бросается к Глуховцеву). Колечка! Опомнись! Опомнись! Что с тобою?\r\nГлуховцев (вертит шашкой над головою). Отойди! Зарублю! \n Евдокия Антоновна. Спасите! Спасите! Убил! \n Онуфрий. Да замолчи ты, кляча!\r\nГригорий Иванович (роется в кармане, бормоча). Ага, так вот что! Засада! Ну погоди ж ты! Погоди!\r\nГлуховцев (к ногам которого прицепилась Ольга Николаевна). Не мешай, слышишь? Мне вон того надо! Пусти, а то зарублю!\r\nГригорий Иванович (вытаскивая револьвер). Ага! Вот оно. (Наводит револьвер на Глуховцева.) Ну-с, как вас там... девица, головку вашу примите, а то могу и промахнуться.\r\nОльга Николаевна (почти в истерике). Нет, нет, нет! Убейте! Убейте!\r\nОнуфрий. Вы с ума сошли, коллега! \n\n Охватывает сзади офицера и валит его на пол. Борьба. В свою очередь Ольга Николаевна, крепко обняв Глуховцева, отбирает от него шашку.\r\nГлуховцев (садясь в кресло и беспомощно закрывая лицо руками). Оля, Оля, что ты сделала со мною?\r\nОнуфрий (задыхаясь, протягивает сверху револьвер). Револьвер, револьвер возьмите! Ты, старая чертовка, скорей!\r\nГригорий Иванович (ворочаясь). Нет, погоди! \n Онуфрий. Ольга Николаевна, вы! \n Ольга Николаевна. Сейчас! Сейчас! (Хватает револьвер и бежит с ним в спальню.)\r\nГлуховцев (покачивая головою). Оля... Оля... \n Евдокия Антоновна. Ах! Ах! Ах!\r\nОнуфрий (поднимаясь). Ну, буде, Гриша, повалялись, и достаточно. Вставай - ка, брат! \n Григорий Иванович (бешено). Это, это засада! Все... скопом! Револьвер давай.\r\nОнуфрий (обнимая его). Ну, Гриша, ну, голубчик, плюнь на это дело! Никакой засады нету. Просто напился мальчишка. Видишь, сидит, июни распустил.\r\nГригорий Иванович. Нет, но какое он имеет право?\r\nОнуфрий. Пьяный - то? Будь же великодушен, Гриша. Ведь он мальчишка!\r\nЕвдокия Антоновна (приходя в себя). Вон! Господин Глуховцев, я прошу вас оставить нашу квартиру. (Вдруг горько плачет.\r\n) За что? Господи, за что?.. Всю жизнь... Унижения... Кто дал вам право? Оля! кто дал им право над нами, несчастными? Оля! (Плачет.)\r\nГригорий Иванович. Нет, Онуфрий, он должен извиниться. Я не могу оставить это так. Всякий мальчишка...\r\nОнуфрий. Ну и извинится, эка важность! Ты думаешь, Гриша, он помнит, что он болтал? Колька, иди извинись!\r\nГригорий Иванович. Да. Я требую извинения. \n Ольга Николаевна. Он сейчас, он сейчас извинится. Колечка, родной мой!\r\nОнуфрий (подходя к Евдокии Антоновне). Вот что, мамаша, вы того, уходите отсюда. Да и Оленьку возьмите.\r\nА то опять не вышло бы чего. Видите, какие они оба Аники - воины. Упарился я, точно маневрами командовал.\r\nЕвдокия Антоновна (плача). Куда я пойду? Опять на улицу? У меня и то ноги, как гуща. Куда вы меня гоните? \n Онуфрий. В наш номер ступайте, да потихоньку, чтоб Колька не заметил.\r\nГригорий Иванович. Онуфрий Николаевич, я жду! \n Онуфрий. Не торопись, Гриша. Дай ему очухаться! Выпей пока рюмочку.\r\nГригорий Иванович. Ты благородный человек, Онуфрий. Ты понимаешь, что я не могу этого оставить.\r\nОнуфрий. Понимаю, Гриша, понимаю, как не понять! Вот что, Оленька (тихо), возьмите - ка вашу мамашу и айда в наш номер и ночуйте себе, там две постели, а мы тут.\r\nЭтакое \"changez vos places \" 1.\r\nОльга Николаевна. Я не могу его оставить. Я боюсь этого офицера.\r\nОнуфрий. Да разве вы не понимаете, что это от вас все, от вас! Уходите! А я его сейчас так накачаю, что и про вас забудет.", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты помошник писателя. ты помогаешь писателю писать главы для книги. ", "role": "system" }, { "content": "Придумай текс похожий на текст автора Достоевский Ф", "role": "user" }, { "content": "Может быть, и есть такой человек, которому прочли приговор, дали помучиться, а потом сказали: \"ступай, тебя прощают\".\r\nВот эдакой человек, может быть, мог бы рассказать. Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил. Нет, с человеком так нельзя поступать!\r\nКамердинер, хотя и не мог бы так выразить все это, как князь, но конечно, хотя не все, но главное понял, что видно было даже по умилившемуся лицу его.\r\n- Если уж так вам желательно, - промолвил он. - покурить, то оно, пожалуй, и можно, коли только поскорее. Потому вдруг спросит, а вас и нет.\r\nВот тут под лесенкой, видите, дверь. В дверь войдете, направо каморка; там можно, только форточку растворите, потому оно не порядок...\r\nНо князь не успел сходить покурить. В переднюю вдруг вошел молодой человек, с бумагами в руках. Камердинер стал снимать с него шубу. Молодой человек скосил глаза на князя.\r\n- Это, Гаврила Ардалионыч, - начал конфиденциально и почти фамилиарно камердинер, - докладываются,\r\nчто князь Мышкин и барыни родственник, приехал с поездом из-за границы, и узелок в руке, только.\r\n..\r\nДальнейшего князь не услышал, потому что камердинер начал шептать.\r\nГаврила Ардалионович слушал внимательно и поглядывал на князя с большим любопытством, наконец перестал слушать и нетерпеливо приблизился к нему.\r\n- Вы князь Мышкин? - спросил он чрезвычайно любезно и вежливо.\r\nЭто был очень красивый молодой человек, тоже лет двадцати восьми, стройный блондин, средневысокого роста, с маленькою наполеоновскою бородкой, с умным и очень красивым лицом.\r\nТолько улыбка его, при всей ее любезности, была что-то уж слишком тонка; зубы выставлялись при этом что-то уж слишком жемчужно-ровно;\r\nвзгляд, несмотря на всю веселость и видимое простодушие его, был что-то уж слишком пристален и испытующ.\r\n\"Он должно быть, когда один, совсем не так смотрит и, может быть, никогда не смеется\", почувствовалось как-то князю.\r\nКнязь объяснил все что мог, наскоро, почти то же самое, что уже прежде объяснял камердинеру и еще прежде Рогожину. Гаврила Ардалионович меж тем как будто что-то припоминал.\r\n- Не вы ли, - спросил он, - изволили с год назад или даже ближе прислать письмо, кажется из Швейцарии, к Елизавете Прокофьевне?\n - Точно так.\r\n- Так вас здесь знают и наверно помнят. Вы к его превосходительству? Сейчас я доложу... Он сейчас будет свободен.\r\nТолько вы бы... вам бы пожаловать пока в приемную... Зачем они здесь? - строго обратился он к камердинеру.\r\n- Говорю, сами не захотели...\n В это время вдруг отворилась дверь из кабинета, и какой-то военный, с портфелем в руке, громко говоря и откланиваясь, вышел оттуда.\r\n- Ты здесь, Ганя? - крикнул голос из кабинета: - а пожалуй-ка сюда!\n Гаврила Ардалионович кивнул головой князю и поспешно прошел в кабинет.\r\nМинуты через две дверь отворилась снова, и послышался звонкий и приветливый голос Гаврилы Ардалионовича:\r\n- Князь, пожалуйте!\n\n III.\r\nГенерал, Иван Федорович Епанчин, стоял посреди своего кабинета и с чрезвычайным любопытством смотрел на входящего князя, даже шагнул к нему два шага. Князь подошел и отрекомендовался.\r\n- Так-с, - отвечал генерал, - чем же могу служить?\r\n- Дела неотлагательного я никакого не имею; цель моя была просто познакомиться с вами.\r\nНе желал бы беспокоить, так как я не знаю ни вашего дня, ни ваших распоряжений... Но я только что сам из вагона... приехал из Швейцарии...\r\nГенерал чуть-чуть было усмехнулся, но подумал и приостановился;\r\nпотом еще подумал, прищурился, оглядел еще раз своего гостя с ног до головы, затем быстро указал ему стул, сам сел несколько наискось и в нетерпеливом ожидании повернулся к князю.\r\nГаня стоял в углу кабинета, у бюро, и разбирал бумаги.\r\n- Для знакомств вообще я мало времени имею, - сказал генерал, - но так как вы, конечно, имеете свою цель, то...\r\n- Я так и предчувствовал, - перебил князь, - что вы непременно увидите в посещении моем какую-нибудь особенную цель.\r\nНо ей-богу, кроме удовольствия познакомиться, у меня нет никакой частной цели.\r\n- Удовольствие, конечно, и для меня чрезвычайное, но не все же забавы, иногда, знаете, случаются и дела.\r\n.. При том же я никак не могу, до сих пор, разглядеть между нами общего... так сказать причины...\r\n- Причины нет, бесспорно, и общего, конечно, мало. Потому что, если я князь Мышкин и ваша супруга из нашего рода, то это, разумеется, не причина. Я это очень понимаю.\r\nНо однако ж весь-то мой повод в этом только и заключается. Я года четыре в России не был, слишком; да и что я выехал: почти не в своем уме! И тогда ничего не знал, а теперь еще пуще.\r\nВ людях хороших нуждаюсь; даже вот и дело одно имею и не знаю, куда сунуться.\r\nЕще в Берлине подумал: \"это почти родственники, начну с них; может быть, мы друг другу и пригодимся, они мне, я им, - если они люди хорошие\". А я слышал, что вы люди хорошие.\r\n- Очень благодарен-с, - удивлялся генерал; - позвольте узнать, где остановились?\n - Я еще нигде не остановился.\n - Значит, прямо из вагона ко мне? И... с поклажей?\r\n- Да со мной поклажи всего один маленький узелок с бельем, и больше ничего; я его в руке обыкновенно несу. Я номер успею и вечером занять.\r\n- Так вы все еще имеете намерение номер занять?\n - О да, конечно.\n - Судя по вашим словам, я было подумал, что вы уж так прямо ко мне.\r\n- Это могло быть, но не иначе, как по вашему приглашению. Я же, признаюсь, не остался бы и по приглашению, не почему-либо, а так... по характеру.\r\n- Ну, стало быть, и кстати, что я вас не пригласил и не приглашаю.\r\nПозвольте еще, князь, чтоб уж разом все разъяснить:\r\nтак как вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами и слова не может быть, - хотя мне, разумеется, весьма было бы лестно, - то, стало быть.\r\n..\r\n- То, стало быть, вставать и уходить? - приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств.\r\n- И вот, ей богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях,\r\nни вообще как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло.\r\nЧто ж, может быть оно так и надо... Да и тогда мне тоже на письмо не ответили... Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.\r\nВзгляд князя был до того ласков в эту минуту, а улыбка его до того без всякого оттенка хотя бы какого-нибудь затаенного неприязненного ощущения,\r\nчто генерал вдруг остановился и как-то вдруг другим образом посмотрел на своего гостя;\r\nвся перемена взгляда совершилась в одно мгновение.\r\n- А знаете, князь, - сказал он совсем почти другим голосом, - ведь я вас все-таки не знаю, да и Елизавета Прокофьевна, может быть, захочет посмотреть на однофамильца.\r\n.. Подождите, если хотите, коли у вас время терпит.\r\n- О, у меня время терпит; у меня время совершенно мое (и князь тотчас же поставил свою мягкую, круглополую шляпу на стол).\r\n- Я, признаюсь, так и рассчитывал, что, может быть, Елизавета Прокофьевна вспомнит, что я ей писал.\r\nДавеча ваш слуга, когда я у вас там дожидался, подозревал, что я на бедность пришел к вам просить;\r\nя это заметил, а у вас, должно быть, на этот счет строгие инструкции; но я, право, не за этим, а, право, для того только, чтобы с людьми сойтись.\r\nВот только думаю немного, что я вам помешал, и это меня беспокоит.\r\n- Вот что, князь, - сказал генерал с веселою улыбкой, - если вы в самом деле такой, каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться;\r\nтолько видите, я человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать,\r\nа потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и выходит, что я хоть и рад людям.\r\n.. хорошим, то-есть... но... Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что... А сколько вам лет, князь?\r\n- Двадцать шесть.\n - Ух! А я думал гораздо меньше.\r\n- Да, говорят, у меня лицо моложавое. А не мешать вам я научусь и скоро пойму, потому что сам очень не люблю мешать... И наконец, мне кажется, мы такие розные люди на вид...\r\nпо многим обстоятельствам, что, у нас, пожалуй, и не может быть много точек общих, но, знаете,\r\nя в эту последнюю идею сам не верю, потому очень часто только так кажется, что нет точек общих, а они очень есть.\r\n.. это от лености людской происходит, что люди так промеж собой на глаз сортируются и ничего не могут найти... А впрочем, я, может быть, скучно начал? вы, как будто...\r\n- Два слова-с: имеете вы хотя бы некоторое состояние? Или, может быть, какие-нибудь занятия намерены предпринять? Извините, что я так...\r\n- Помилуйте, я ваш вопрос очень ценю и понимаю. Никакого состояния покамест я не имею и никаких занятий, тоже покамест, а надо бы-с.\r\nА деньги теперь у меня были чужие, мне дал Шнейдер, мой профессор, у которого я лечился и учился в Швейцарии,\r\nна дорогу, и дал ровно вплоть, так что теперь, например, у меня всего денег несколько копеек осталось.\r\nДело у меня, правда, есть одно, и я нуждаюсь в совете, но...\r\n- Скажите, чем же вы намереваетесь покамест прожить, и какие были ваши намерения? - перебил генерал.\n - Трудиться как-нибудь хотел.\r\n- О, да вы философ; а впрочем... знаете за собой таланты, способности, хотя бы некоторые, то-есть, из тех, которые насущный хлеб дают? Извините опять...\r\n- О, не извиняйтесь. Нет-с, я думаю, что не имею ни талантов, ни особых способностей; даже напротив, потому что я больной человек и правильно не учился.\r\nЧто же касается до хлеба, то мне кажется...\r\nГенерал опять перебил и опять стал расспрашивать. Князь снова рассказал все, что было уже рассказано. Оказалось, что генерал слышал о покойном Павлищеве и даже знавал лично.\r\nПочему Павлищев интересовался его воспитанием, князь и сам не мог объяснить, - впрочем, просто, может быть, по старой дружбе с покойным отцом его.\r\nОстался князь после родителей еще малым ребенком, всю жизнь проживал и рос по деревням, так как и здоровье его требовало сельского воздуха.\r\nПавлищев доверил его каким-то старым помещицам, своим родственницам; для него нанималась сначала гувернантка, потом гувернер;\r\nон объявил впрочем, что хотя и все помнит, но мало может удовлетворительно объяснить, потому что во многом не давал себе отчета.\r\nЧастые припадки его болезни сделали из него совсем почти идиота (князь так и сказал: идиота).\r\nОн рассказал, наконец, что Павлищев встретился однажды в Берлине с профессором Шнейдером, швейцарцем, который занимается именно этими болезнями, имеет заведение в Швейцарии,\r\nв кантоне Валлийском, лечит по своей методе холодною водой, гимнастикой, лечит и от идиотизма, и от сумасшествия, при этом обучает и берется вообще за духовное развитие;\r\nчто Павлищев отправил его к нему в Швейцарию, лет назад около пяти, а сам два года тому назад умер, внезапно, не сделав распоряжений; что Шнейдер держал и долечивал его еще года два;\r\nчто он его не вылечил, но очень много помог; и что наконец, по его собственному желанию и по одному встретившемуся обстоятельству, отправил его теперь в Россию.\r\nГенерал очень удивился.\n - И у вас в России никого, решительно никого? - спросил он.\n - Теперь никого, но я надеюсь... при том я получил письмо.\r\n- По крайней мере, - перебил генерал, не расслышав о письме, - вы чему-нибудь обучались,\r\nи ваша болезнь не помешает вам занять какое-нибудь, например, не трудное место, в какой-нибудь службе?\r\n- О, наверно не помешает. И насчет места я бы очень даже желал, потому что самому хочется посмотреть, к чему я способен.\r\nУчился же я все четыре года постоянно, хотя и не совсем правильно, а так, по особой его системе, и при этом очень много русских книг удалось прочесть.\r\n- Русских книг? Стало быть, грамоту знаете и писать без ошибок можете?\r\n- О, очень могу.\n - Прекрасно-с; а почерк?\r\n- А почерк превосходный. Вот в этом у меня, пожалуй, и талант; в этом я просто каллиграф. Дайте мне, я вам сейчас напишу что-нибудь для пробы, - с жаром сказал князь.\r\n- Сделайте одолжение. И это даже надо... И люблю я эту вашу готовность, князь, вы очень, право, милы.\r\n- У вас же такие славные письменные принадлежности, и сколько у вас карандашей, сколько перьев, какая плотная, славная бумага...\r\nИ какой славный у вас кабинет! Вот этот пейзаж я знаю; это вид швейцарский. Я уверен, что живописец с натуры писал, и я уверен, что это место я видел; это в кантоне Ури...\r\n- Очень может быть, хотя это и здесь куплено. Ганя, дайте князю бумагу; вот перья и бумага, вот на этот столик пожалуйте.\r\nЧто это? - обратился генерал к Гане, который тем временем вынул из своего портфеля и подал ему фотографический портрет большого формата: - ба!\r\nНастасья Филипповна! Это сама, сама тебе прислала, сама? - оживленно и с большим любопытством спрашивал он Ганю.\r\n- Сейчас, когда я был с поздравлением, дала. Я давно уже просил.\r\nНе знаю, уж не намек ли это с ее стороны, что я сам приехал с пустыми руками, без подарка, в такой день, - прибавил Ганя, неприятно улыбаясь.\r\n- Ну, нет, - с убеждением перебил генерал, - и какой, право, у тебя склад мыслей! Станет она намекать... да и не интересанка совсем.\r\nИ при том, чем ты станешь дарить: ведь тут надо тысячи! Разве портретом? А что, кстати, не просила еще она у тебя портрета?\r\n- Нет, еще не просила; да, может быть, и никогда не попросит. Вы, Иван Федорович, помните, конечно, про сегодняшний вечер? Вы ведь из нарочито приглашенных.\r\n- Помню, помню, конечно, и буду. Еще бы, день рождения, двадцать пять лет! Гм... А знаешь, Ганя, я уж так и быть тебе открою, приготовься.\r\nАфанасию Ивановичу и мне она обещала, что сегодня у себя вечером скажет последнее слово: быть или не быть! Так смотри же, знай.\r\nГаня вдруг смутился, до того, что даже побледнел немного.\n - Она это наверно сказала? - спросил он, и голос его как бы дрогнул.\r\n- Третьего дня слово дала. Мы так приставали оба, что вынудили. Только тебе просила до времени не передавать.\r\nГенерал пристально рассматривал Ганю; смущение Гани ему видимо не нравилось.\r\n- Вспомните, Иван Федорович, - сказал тревожливо и колеблясь Ганя,\r\n- что ведь она дала мне полную свободу решенья до тех самых пор, пока не решит сама дела, да и тогда все еще мое слово за мной.\r\n..\r\n- Так разве ты... так разве ты... - испугался вдруг генерал.\n - Я ничего.", "role": "assistant" } ]
[ { "content": "Ты писатель. ты пишешь книги на заказ.Ты разбираешься в литиратуре и знаешь много о других писателях и книгах.\nЭто позвоялет тебе писать тебе книги по запросу. Книги которые ты пишешь обладают лёгким слогом, большим колличеством диалогов и доступным языком ", "role": "system" }, { "content": "Придумай отрывок из книги Анна Каренина автора Толстой Л", "role": "user" }, { "content": "- Вы слышали, и Мальтищева, - не дочь, а мать, - шьет себе костюм diable rose.\r\n- Не может быть! Нет, это прелестно!\n - Я удивляюсь, как с ее умом, - она ведь не глупа, - не видеть, как она смешна..\r\nКаждый имел что сказать в осуждение и осмеяние несчастной Мальтищевой, и разговор весело затрещал, как разгоревшийся костер.\r\nМуж княгини Бетси, добродушный толстяк, страстный собиратель гравюр, узнав, что у жены гости, зашел пред клубом в гостиную. Неслышно, по мягкому ковру, он подошел к княгине Мягкой.\r\n- Как вам понравилась Нильсон? - сказал он.\r\n- Ах, можно ли так подкрадываться? Как вы меня испугали, - отвечала она. - Не говорите, пожалуйста, со мной про оперу, вы ничего не понимаете в музыке.\r\nЛучше я спущусь до вас и буду говорить с вами про ваши майолики и гравюры. Ну, какое там сокровище купили вы недавно на толкучке?\r\nХотите, я вам покажу? Но вы не знаете толку.\n - Покажите. Я выучилась у этих, как их зовут... банкиры... у них прекрасные есть гравюры. Они нам показывали.\r\n- Как, вы были у Шюцбург? - спросила хозяйка от самовара.\r\n- Были, ma chere.\r\nОни нас звали с мужем обедать, и мне сказывали, что соус на этом обеде стоил тысячу рублей,\r\n- громко говорила княгиня Мягкая, чувствуя, что все ее слушают, - и очень гадкий соус, что-то зеленое.\r\nНадо было их позвать, и я сделала соус на восемьдесят пять копеек, и все были очень довольны. Я не могу делать тысячерублевых соусов.\r\n- Она единственна!- сказала хозяйка.\r\n- Удивительна! - сказал кто-то.\r\nЭффект, производимый речами княгини Мягкой, всегда был одинаков, и секрет производимого ею эффекта состоял в том,\r\nчто она говорила хотя и не совсем кстати, как теперь, но простые вещи, имеющие смысл.\r\nВ обществе, где она жила, такие слова производили действие самой остроумной шутки.\r\nКнягиня Мягкая не могла понять, отчего это так действовало, но знала, что это так действовало, и пользовалась этим.\r\nТак как во время речи княгини Мягкой все ее слушали и разговор около жены посланника прекратился, хозяйка хотела связать все общество воедино и обратилась к жене посланника:\r\n- Решительно вы не хотите чаю? Вы бы перешли к нам.\n -. Нет, нам очень хорошо здесь, - с улыбкой отвечала жена посланника и продолжала начатый разговор.\r\nРазговор был очень приятный. Осуждали Карениных, жену и мужа.\r\n- Анна очень переменилась с своей московской поездки. В ней есть что-то странное, - говорила ее приятельница.\r\n- Перемена главная та, что она привезла с собою тень Алексея Вронского, - сказала жена посланника.\r\n- Да что же? У Гримма есть басня: человек без тени, человек лишен тени. И это ему наказанье за что-то.\r\nЯ никогда не мог понять, в чем наказанье. Но женщине должно быть неприятно без тени.\r\n- Да, но женщины с тенью обыкновенно дурно кончают, - сказала приятельница Анны.\r\n- Типун вам на язык, - сказала вдруг княгиня Мягкая, услыхав эти слова. - Каренина прекрасная женщина. Мужа ее я не люблю, а ее очень люблю.\r\n- Отчего же вы не любите мужа? Он такой замечательный человек, - сказала жена посланника. - Муж говорит, что таких государственных людей мало в Европе.\r\n- И мне то же говорит муж, но я не верю, - сказала княгиня Мягкая.\r\n- Если бы мужья наши не говорили, мы бы видели то, что есть, а Алексей Александрович, по-моему, просто глуп. Я шепотом говорю это...\r\nНе правда ли, как все ясно делается?\r\nПрежде, когда мне велели находить его умным, я все искала и находила, что я сама глупа, не видя его ума;\r\nа как только я сказала: он глуп, но шепотом, - все так ясно стало, не правда ли?\r\n- Как вы злы нынче!\n - Нисколько. У меня нет другого выхода. Кто-нибудь из нас двух глуп. Ну, а вы знаете, про себя нельзя этого никогда сказать.\r\n- Никто не доволен своим состоянием, и всякий доволен своим умом, - сказал дипломат французский стих.\r\n- Вот-вот именно, - поспешно обратилась к нему княгиня Мягкая. - Но дело в том, что Анну я вам не отдам.\r\nОна такая славная, милая. Что же ей делать, если все влюблены в нее и, как тени, ходят за ней?\r\n- Да я и не думаю осуждать, - оправдывалась приятельница Анны.\n - Если за нами никто не ходит, как тень, то это не доказывает, что мы имеем право осуждать.\r\nИ, отделав, как следовало, приятельницу Анны, княгиня Мягкая встала и вместе с женой посланника присоединилась к столу, где шел общий разговор о прусском короле.\r\n- О чем вы там злословили? - спросила Бетси.\r\n- О Карениных. Княгиня делала характеристику Алексея Александровича, - отвечала жена посланника, с улыбкой садясь к столу.\r\n- Жалко, что мы не слыхали, - сказала хозяйка, взглядывая на входную дверь. - А, вот и вы наконец!- обратилась она с улыбкой к входившему Вронскому.\r\nВронский был не только знаком со всеми, но видал каждый день всех, кого он тут встретил,\r\nи потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими входят в комнату к людям, от которых только что вышли.\r\n- Откуда я? - отвечал он на вопрос жены посланника. - Что же делать, надо признаться. Из Буфф. Кажется, в сотый раз, и все с новым удовольствием.\r\nПрелесть! Я знаю, что это стыдно; но в опере я сплю, а в Буффах до последней минуты досиживаю, и весело. Нынче...\r\nОн назвал французскую актрису и хотел что-то рассказывать про нее; но жена посланника с шутливым ужасом перебила его:\r\n- Пожалуйста, не рассказывайте про этот ужас.\n - Ну, не буду, тем более что все знают эти ужасы.\r\n- И все бы поехали туда, если б это было так же принято, как опера, - подхватила княгиня Мягкая..\n\n VII\r\nУ входной двери послышались шаги, и княгиня Бетси, зная, что это Каренина, взглянула на Вронского. Он смотрел на дверь, и лицо его имело странное новое выражение.\r\nОн радостно, пристально и вместе робко смотрел на входившую и медленно приподнимался. В гостиную входила Анна.\r\nКак всегда, держась чрезвычайно прямо, своим быстрым, твердым и легким шагом, отличавшим ее от походки других светских женщин, и не изменяя направления взгляда,\r\nона сделала те несколько шагов, которые отделяли ее от хозяйки, пожала ей руку, улыбнулась и с этою улыбкой оглянулась на Вронского.\r\nВронский низко поклонился и подвинул ей стул.\r\nОна отвечала только наклонением головы, покраснела и нахмурилась. Но тотчас же, быстро кивая знакомым и пожимая протягиваемые руки, она обратилась к хозяйке:\r\n- Я была у графини Лидии и хотела раньше приехать, но засиделась. У ней был сэр Джон. Очень интересный.\r\n- Ах, это миссионер этот?\n - Да, он рассказывал про индейскую жизнь очень интересно.\n Разговор, перебитый приездом, опять замотался, как огонь задуваемой лампы.\r\n- Сэр Джон! Да, сэр Джон. Я его видела. Он хорошо говорит. Власьева совсем влюблена в него.\n - А правда, что Власьева меньшая выходит за Топова?\r\n- Да, говорят, что это совсем решено.\n - Я удивляюсь родителям. Говорят, это брак по страсти.\r\n- По страсти? Какие у вас антидилювиальные мысли! Кто нынче говорит про страсти? - сказала жена посланника.\r\n- Что делать? Эта глупая старая мода все еще не выводится, - сказал Вронский.\r\n- Тем хуже для тех, кто держится этой моды.. Я знаю счастливые браки только по рассудку.\r\n- Да, но зато как часто счастье браков по рассудку разлетается, как пыль, именно оттого, что появляется та самая страсть, которую не признавали, - сказал Вронский.\r\nчто старуха будет рада выбору сына, и ей странно было, что он, боясь\r\n- Но браками по рассудку мы называем те, когда уже оба перебесились. Это как скарлатина, чрез это надо пройти.\r\n- Тогда надо выучиться искусственно прививать любовь, как оспу..\n - Я была в молодости влюблена в дьячка, - сказала княгиня Мягкая. - Не знаю, помогло ли мне это.\r\n- Нет, я думаю, без шуток, что для того, чтоб узнать любовь, надо ошибиться и потом поправиться, - сказала княгиня Бетси.\r\n- Даже после брака? - шутливо сказала жена посланника.\n - Никогда не поздно раскаяться, - сказал дипломат английскую пословицу.\r\n- Вот именно, - подхватила Бетси, - надо ошибиться и поправиться.\r\nКак вы об этом думаете? - обратилась она к Анне, которая с чуть заметною твердою улыбкой на губах молча слушала этот разговор.\r\n- Я думаю, - сказала Анна, играя снятою перчаткой, - я думаю... если сколько голов, столько умов, то и сколько сердец, столько родов любви.\r\nВронский смотрел на Анну и с замиранием сердца ждал, что она скажет. Он вздохнул как бы после опасности, когда она выговорила эти слова.\r\nАнна вдруг обратилась к нему:\n - А я получила из Москвы письмо. Мне пишут, что Кити Щербацкая очень больна.\n - Неужели? - нахмурившись, сказал Вронский.\r\nАнна строго посмотрела на него.\n - Вас не интересует это?\n - Напротив, очень. Что именно вам пишут, если можно узнать? - спросил он.\n Анна встала и подошла к Бетси.\r\n- Дайте мне чашку чая, - сказала она, останавливаясь за ее стулом.\n Пока княгиня Бетси наливала ей чай, Вронский подошел к Анне.\n - Что же вам пишут? - повторил он.\r\n- Я часто думаю, что мужчины не понимают того, что неблагородно, а всегда говорят об этом, - сказала Анна, не отвечая ему.\r\n- Я давно хотела сказать вам, прибавила она и, перейдя несколько шагов, села у углового стола с альбомами.\r\n- Я не совсем понимаю значение ваших слов, - сказал он, подавая ей чашку.\r\nОна взглянула на диван подле себя, и он тотчас же сел.\n - Да, я хотела сказать вам, - сказала она, не глядя на него. - Вы дурно поступили, дурно, очень дурно.\r\n- Разве я не знаю, что я дурно поступил? Но кто причиной, что я поступил так?\r\n- Зачем вы говорите мне это? - сказала она, строго взглядывая на него.\n - Вы знаете зачем, - отвечал он смело и радостно, встречая ее взгляд и не спуская глаз.\r\nНе он, а она смутилась.\n - Это доказывает только то, что у вас нет сердца, - сказала она. Но взгляд ее говорил, что она знает, что у него есть сердце, и от этого-то боится его.\r\n- То, о чем вы сейчас говорили, была ошибка, а не любовь.\r\n- Вы помните, что я запретила вам произносить это слово, это гадкое слово, - вздрогнув, сказала Анна;\r\nно тут же она почувствовала, что одним этим словом: запретила она показывала, что признавала за собой известные права на него и этим самым поощряла его говорить про любовь.\r\n- Я вам давно это хотела сказать, - продолжала она, решительно глядя ему в глаза и вся пылая жегшим ее лицо румянцем, - а нынче я нарочно приехала, зная, что я вас встречу.\r\nЯ приехала сказать вам, что это должно кончиться. Я никогда ни перед кем не краснела, а вы заставляете меня чувствовать себя виновною в чем-то.\r\nОн смотрел на нее и был поражен новою духовною красотой ее лица.\n - Чего вы хотите от меня? - сказал он просто и серьезно.\r\n- Я хочу, чтобы вы поехали в Москву и просили прощенья у Кити, - сказала она, и огонек замигал в ее глазах.\r\n- Вы не хотите этого, - сказал он.\n Он видел, что она говорит то, что принуждает себя сказать, но не то, чего хочет.\r\n- Если вы любите меня, как вы говорите, - прошептала она, - то сделайте, чтоб я была спокойна.\r\nЛицо его просияло.\r\n- Разве вы не знаете, что вы для меня вся жизнь; но спокойствия я не знаю и не могу вам дать. Всего себя, любовь... да. Я не могу думать о вас и о себе отдельно. Вы и я для меня одно.\r\nИ я не вижу впереди возможности спокойствия ни для себя, ни для вас. Я вижу возможность отчаяния, несчастия...\r\nили я вижу возможность счастья, какого счастья!.. Разве оно не возможно? - прибавил он одними губами; но она слышала.\r\nОна все силы ума своего напрягла на то, чтобы сказать то, что должно; но вместо того она остановила на нем свой взгляд, полный любви, и ничего не ответила.\r\n\"Вот оно!- с восторгом думал он. - Тогда, когда я уже отчаивался и когда, казалось, не будет конца, - вот оно! Она любит меня. Она признается в этом\".\r\n- Так сделайте это для меня, никогда не говорите мне этих слов, и будем добрыми друзьями, - сказала она словами; но совсем другое говорил ее взгляд.\r\n- Друзьями мы не будем, вы это сами знаете. А будем ли мы счастливейшими, или несчастнейшими из людей - это в вашей власти.\n Она хотела сказать что-то, но он перебил ее.\r\n- Ведь я прошу одного, прошу права надеяться, мучаться, как теперь; но если и этого нельзя, велите мне исчезнуть, и я исчезну.\r\nВы не будете видеть меня, если мое присутствие тяжело вам.\r\n- Я не хочу никуда прогонять вас.\n - Только не изменяйте ничего. Оставьте все как есть, - сказал он дрожащим голосом. - Вот ваш муж.\r\nДействительно, в эту минуту Алексей Александрович своею спокойною, неуклюжею походкой входил в гостиную.\r\nОглянув жену и Вронского, он подошел к хозяйке и, усевшись за чашкой чая, стал говорить своим неторопливым,\r\nвсегда слышным голосом, в своем обычном шуточном тоне, подтрунивая над кем-то.\r\n- Ваш Рамбулье в полном составе, - сказал он, оглядывая все общество, - грации и музы.\r\nНо княгиня Бетси терпеть не могла этого тона его, sneering, как она называла это, и, как умная хозяйка, тотчас же навела его на серьезный разговор об общей воинской повинности.\r\nАлексей Александрович тотчас же увлекся разговором и стал защищать уже серьезно новый указ пред княгиней Бетси, которая нападала на него.\r\nВронский и Анна продолжали сидеть у маленького стола.\r\n- Это становится неприлично, - шепнула одна дама, указывая глазами на Каренину, Вронского и ее мужа.\n - Что я вам говорила? - отвечала приятельница Анны.\r\nНо не одни эти дамы, почти все бывшие в гостиной, даже княгиня Мягкая и сама Бетси, по нескольку раз взглядывали на удалившихся от общего кружка, как будто это мешало им.\r\nТолько один Алексей Александрович ни разу не взглянул в ту сторону и не был отвлечен от интереса начатого разговора.\r\nЗаметив производимое на всех неприятное впечатление, княгиня Бетси подсунула на свое место для слушания Алексея Александровича другое лицо и подошла к Анне.\r\n- Я всегда удивляюсь ясности и точности выражений вашего мужа, - сказала она. - Самые трансцендентные понятия становятся мне доступны, когда он говорит.\r\n- О да!- сказала Анна, сияя улыбкой счастья и не понимая ни одного слова из того, что говорила ей Бетси. Она перешла к большому столу и приняла участие в общем разговоре.\r\nАлексей Александрович, просидел полчаса, подошел к жене и предложил ей ехать вместе домой; но она, не глядя на него, отвечала, что останется ужинать.\r\nАлексей Александрович раскланялся и вышел.", "role": "assistant" } ]

Subsets and Splits